Читать книгу - "Большое сердце маленькой женщины - Татьяна Булатова"

«Чушь!» – потряс головой Русецкий и широко раскрыл глаза: комната была пуста, под потолком неровно – видимо, от перепадов напряжения – горела лампочка, свет был мутным и вязким, словно незастывший воск. Илья знал, что с ним все в порядке, что сознание у него сохранно, так как выпитого сегодня явно недостаточно для возникновения делирия. Тоска сжала сердце Русецкого с такой силой, что тот чуть не заплакал: «Что происходит?» На первый взгляд ничего особенного, из ряда вон выходящего, но тем не менее что-то происходило, просто оно не имело названия и не определялось словами.

В метаниях прошла ночь: Илье становилось то жарко, то холодно, то страшно, то смешно, его то мучила жажда, то мутило. Но он был уверен, что это странное состояние не имеет ничего общего с похмельем, это была какая-то другая болезнь, прежде ему неведомая. Надо ли говорить, что Русецкий поджидал утро с таким нетерпением, с каким нечистая сила прислушивается к пению петуха. Однако, как ни подгонял Рузвельт рассвет, тот все равно наступил неожиданно. «Значит, спал», – решил Илья, блаженно вытянувшись на кровати. Исчез ночной морок, а вместе с ним и странное ощущение присутствия в доме чужого человека. Русецкий снова заснул.

Так же, как и Илья, практически не спала в эту ночь и Танька Егорова, бродившая по квартире, как призрак, к неудовольствию мужа и черного кота Кузи, периодически подававшего голос с кухонного пенала, откуда независимое животное наблюдало за передвижением вверенных ему «человеков». Кузя был в доме главным, это признавала даже Танька, мотавшаяся на рынок за каким-то особым видом кильки-тюльки, потому что все остальные сорта рыбы кот решительно отвергал.

– У-у-у, зараза, – ворчала Егорова, обнаруживая в разных местах квартиры тщательно запрятанные рыбные останки, но стоило мужу замахнуться на «этого паразита», как она тут же вставала на защиту кота.

– Я его кастрирую, – обещал супруг расправиться с «дармоедом», но спустя какое-то время менял гнев на милость и собственноручно открывал Кузе форточку, чтобы тот мог отдаться зову природы. Через дверь кот дом никогда не покидал, только поверху, благо жили на первом этаже.

Между прочим, кота Танька ценила не только за его свободолюбивый нрав, но и за особую чувствительность. Спал он исключительно у Егоровой в изголовье и ложился туда, как правило, только когда ей требовалось освободиться от «нахапанной» энергетики тех, кого лечила. По реакции кота Танька распознавала тайный умысел человека, пришедшего в дом. Бывало, Кузя бросался на ноги визитерам или шипел, забившись под кресло. Если же кот не покидал своего облюбованного места на кухне, все было нормально. Вот и сейчас, свесив передние лапы с пенала, он преспокойно поглядывал на расхаживающую в темноте хозяйку, пока та не зажгла свечу и не присела.

Мерцающий в темноте огонек привлек внимание кота, тот спустился со своей верхотуры и уселся на подоконнике.

– Не спишь? – спросила у него Танька и забормотала слова молитвы, чей текст не имел ничего общего с каноническим. Больше это напоминало народное православие, в котором можно было обнаружить приметы заговоров на случай: «Иисус Христос впереди, Богородица – позади, Ангелы-Хранители – по бокам, что будет им, то будет нам, они помогут нам…» и так далее.

Безусловно, периодически Танька читала то Символ Веры, то «Богородице, дево, радуйся…», то «Отче наш…», но знахарского в ее речах было ничуть не меньше, и досталось оно ей от мамы-покойницы. Малообразованная женщина, родившая семерых, обладала тайным знанием, позволявшим сохранить жизнь собственным детям, оградить их от дурного глаза. Все она делала с молитвой: замешивала ли тесто на пироги, варила ли обед, запускала ли в кипяток яйца, готовила ли дом к Пасхе… А еще, помнила Егорова, мать умудрялась использовать для лечения все, что попадалось под руку: землю, кору, голубиный помет, не говоря уж о разных травах. В них мать разбиралась и ее, Таняту, научила. Не сразу, а постепенно передавала она дочери знания об окружающем мире, неспешно объясняя, откуда что берется. Многого девочка не понимала и, возможно, дар, перешедший ей от матери, никогда бы не освоила, если бы не знала, что дан он на благо. «Не просят – не делай. Попросили – помоги. Дадут – возьмешь, не дадут – делай просто так, по-человечьи, по-божески». В сознании Танькиной матери человек и Бог легко уживались рядом. Последний был как член семьи, просто рангом постарше. И с ним вполне можно было договориться, главное – соблюдать правила. И первое из них – «молчи, раз не спрашивают». Главное правило, можно сказать, золотое. Иначе – прямая дорога в психушку, об этом мать Таньку предупредила, как только та поделилась своим открытием.

Злосчастная физика. Точнее – учитель, худой, перекошенный на один бок. Глядя на него, Егорова забывала собственное имя. И это понятно: не дай бог увидеть то, что открывалось ее взору. Егорова весьма приблизительно представляла, как выглядят человеческие органы, но уже тогда понимала, что чернота, разлившаяся внутри этого человека, – свидетельство неминуемой смерти. От недели к неделе темнота внутри учителя становилась все более концентрированной, и, когда тот не вышел на занятия, Танька поняла: он никогда больше не вернется, потому что с этим ничего поделать нельзя.

О своих открытиях Егорова рассказала матери не сразу, да та ее и не торопила, потому что понимала: дочь должна привыкнуть к новому состоянию. И только когда мать обнаружила Таньку блюющей возле забора, она поинтересовалась, не «спорола ли та чего лишнего». Немногословная Егорова расплакалась и поведала матери о болезни учителя и о том, что она видит внутри его тела.

– Никому об этом не рассказывай, Танята, – предупредила ее мать и с трудом удержалась от жалобы Всевышнему: зачем, мол, девчонку на такой путь поставил? Разве меня мало? Она знала, о чем говорила, и не хотела для своей дочери тяжелых испытаний, ибо понимала: за дар придется заплатить, и не исключено, что ценою больших потерь. «Матушка Владычица, Пресвятая Богородица, сохрани мою девочку от несчастий, болезней, от злых людей!» – взмолилась она и погладила Таньку по голове: знакомый жар полыхнул в ладонь, волосы у девочки были мокрыми от пота.

– Не буду, – пообещала ей дочь и слово свое сдержала, даже Илье, соседу по парте, ни слова не сказала. – «Думай что хочешь», – через силу улыбалась она ему и с легкостью щелкала задачку за задачкой по физике во время их занятий в библиотеке.

Русецкий ей нравился, но не так, как нравятся мальчики девочкам, по-другому. Видела она в нем человека несчастного, невзирая на громкий список его побед в любой отрасли знаний. Все прочили Илье путь прямой и широкий, а Танька знала: никуда по этой дороге он не дойдет. Не будет ее, этой дороги, что-то помешает, только что? Она хотела предупредить Рузвельта, но не знала, как это сделать, кроме условных «я чую», «мне ведомо», ничего в голову не лезло, а уговорить Русецкого поверить в то, чего в природе вроде бы и не существует, казалось ей невозможным.

Рядом с Ильей Егорова испытывала странное чувство: с одной стороны, было ей весело и легко, с другой – зябко, тянуло каким-то странным холодом. Но исходил он не от него, сам Русецкий был на ощупь жилистым и теплым, кровь бурлила в нем, как фонтанчик в городском парке. Она хотела спросить об Илье у матери, но опасалась услышать правду, почему-то ей казалось, что правда обязательно окажется не в его пользу и ничего нельзя будет исправить, получится так же, как с учителем физики. Возможно, поэтому Танька так и не решилась пригласить Рузвельта домой, было страшно представить его матери. Но та словно почувствовала и ответила на немой вопрос: