Читать книгу - "Я люблю Капри - Белинда Джонс"

Я появляюсь в «Вудвордс» на десять минут раньше назначенного. Мама занята покупателем, так что я тихонечко брожу вдоль вешалок и играю в «отгадай с трех раз цену», как когда-то в детстве. К «МаксМара» я почти пристрелялась, но Ронит Зилка[14]разносит меня в пух и прах. (Нет, одежда-то красивая, ничего не скажешь. Но цены из серии «Да ты шутишь!».) Я смотрю на маму в Бетти Барклай.[15]Вот еще один сослуживец подходит к ней, чтобы выразить соболезнования. У них такой сочувствующий вид. Знают ли они, что мама не видела своего отца сорок пять лет? Наверное, это все равно потеря. Может, и хорошо, что я ей сообщу о своем нежелании ехать с ней на Капри в середине рабочего дня — еще полдня она будет в центре водоворота событий, а к закрытию все забудется. Я смотрю, как мама надевает на лицо жизнерадостное выражение и возвращается к клиентке, чтобы показать той жакет с ремнем, который так идет к ее слаксам цвета зеленого яблока.

Каждый раз, когда я вижу маму в магазине, я вспоминаю, как мы с ней покупали серую юбку в складку мне для школы. Мне тогда было десять. Вы же знаете, что на детской одежде чаще отмечают возраст, чем размер, но когда продавец спросил маму:

— И сколько вашей дочери лет? — мама наклонилась к нему поближе и ответила:

— Ей десять. Но вы же видите, какого она размера.

Мама клянется, что не имела в виду мою полноту, но я этого так и не смогла забыть. К счастью, сейчас она уже не сможет наградить новым комплексом ни одного ребенка. Эта роль в «Вудвордс» отведена шестидесятидевятилетней Милдред. которая и Мерлина Мэнсона[16]довела бы до слез и уговорила сделать косой пробор.

Мама специализируется на разведенках, которые вновь хотят разбивать сердца. Они валят к ней толпами, глаза, опухшие от слез, никакой уверенности в себе, а на лбу написано: «Почему он меня бросил?» Два часа спустя они выходят из магазина заново родившимися — сексуальными и недоступными тигрицами. Как только они появляются, мама, дабы они почувствовали себя испорченными декадентками, предлагает им бокал шампанского и уговаривает признаться, чего они больше всего боятся: «На меня больше никто не обратит внимания» — «Что скажут соседи?» — «А вдруг меня у бол тают потратить две тысячи фунтов на новый гардероб?», и принимается за работу. И дело совсем не в одежде. Она дарит им новое отношение к жизни. Иногда они приходят обозленные, с желанием обесцветиться под платиновую блондинку и одеться, как нахальная барменша, чтобы отпраздновать независимость и показать этому неудачнику мужу, который сбежал с молоденькой, что он потерял, но мама предлагает им более стильную альтернативу, так что обычно через пару месяцев они возвращаются и рассказывают, что «он приполз на коленях». В девяти случаях из десяти он им к тому времени больше не нужен, они просто хотели посоветоваться, что взять с собой на отдых в Барбадос, куда они отправляются с новым другом. Так что, может быть, ее работа не такая уж и никчемная.

Меня притягивает мерцающее сияние отдела вечерних туалетов, я с шелестом прохожу мимо волшебных созданий, населяющих его, и понимаю, что вот такие, достойные «Оскара», наряды я смогла бы носить только здесь, в этом магазине, и нигде больше. Где еще я смогу задевать плечом или подолом людей, облаченных в творения Кристиана Лакруа или Бен ди Лизи?[17]Ничего более роскошного, чем «Спар»,[18]я не посещала уже чуть ли не полгода. Хотя на Капри, конечно, такие вещи надевают, отправляясь на прогулку в горы.

Я бочком пробираюсь обратно к маме и слышу, как она объясняет клиентке, что той больше подходят чистые и яркие изумрудные оттенки, чем грязноватые хаки или бледные салатовые. У нее настоящий дар, — как дегустаторы духов с их невероятно чуткими носами и дегустаторы вина с их чувствительным нёбом, мама удивительно точно умеет описать оттенок цвета. Она не назовет рубашку красной — нет, это будет цвет мака или пламени, кетчупа или помидора. Определенно, тут есть большая разница. И она имеет значение. По крайней мере, для нее. Если я говорила в детстве, что эта штука, например, желтая, она всегда просила уточнить — как яичный желток или как примула. А я отвечала в замешательстве: «При чем здесь еда и цветы? Оно просто желтое, мама».

Я думаю, для мамы мир богаче цветами, чем для остальных, — она, несомненно, упустила свое призвание, ей надо было придумывать названия для губных помад. Она высоко ценит Кельвина Кляйна:[19]

— Замша, имбирь, саман — великолепные названия для нейтральных цветов!

И «Клиник»:[20]

— Воздушный Поцелуй. Вересковая Луна. Янтарное Стекло — они замечательно передают ощущение легкого сияния.

Но вот Элизабет Арден.[21]по ее мнению, со своей коллекцией «Лип-лип ура!» просто сошла с ума:

— Подумай сама, какой цвет ты можешь себе представить, если помада называется «Егоза»? Или «Шумная возня»?

И главное, не дать ей взяться за «Урбанистический упадок», она никогда не забудет шока, который испытала, впервые увидев помаду с названием «Бродячий пес» и «Асфиксия».

Мама машет мне рукой и беззвучно произносит: «Две минуты!» Я машу ей в ответ и тут же цепляюсь замком часов за нежное кружево воздушного болеро. Боже мой! Если я не могу пробраться даже через магазин тряпья, как я смогу выжить на утопающем в блеске и роскоши Капри? Единственным моим дарованием в области высокой моды является умение различить парфюм «от кутюр» за двадцать шагов. Мама вырастила меня на пробничках и каждую субботу устраивала мне экзамен перед тем, как выдать карманные деньги. Но это умение мне пока ни разу не пригодилось.