Читать книгу - "И в сотый раз я поднимусь - Галина Артемьева"

– Вкусный запах, – сказала Саша, прикрыв от наслаждения глаза. Она немедленно представила себя сказочной принцессой в воздушном наряде среди цветов и музыки.

Однако в подружкиной голове эпитет «вкусный» пробудил не соответствующие назначению духов ассоциации.

– Давай попробуем, – восторженным шепотом предложила она.

Не успела Саша согласиться или отказаться, как любительница острых ощущений влила себе в рот полфлакончика (духи вылились удивительно легко) и молниеносно протянула оставшееся, мол, пробуй теперь ты. Саша из солидарности, но не без опаски, поэтому не таким широким жестом, а скупо и осторожно, капнула себе на язык чуточку такой приятной для обоняния, но оказавшейся противной на вкус жидкости. Подержала во рту. Посмотрела на подружку. Та с настойчивым требовательным ожиданием смотрела: «Что же ты, давай, делай, как я».

Пришлось глотнуть.

Теперь можно было не притворяться. Глядя друг на друга, девочки одновременно произнесли:

– Гадость!

И тут же убежали с веранды, забыв закрыть злополучный флакончик.

После обеда воспитательница приказала всем построиться и с тяжелой злобой потребовала признаться, кто брал духи с ее стола.

Подружки признались одновременно. Они знали, что чужое брать нельзя, и сейчас не понимали, что это на них нашло тогда. Им было очень стыдно. Девочки тягучими голосами просили прощения и обещали, что больше никогда не будут.

– Мы только попробовали, – с горючими слезами в голосе начала признаваться подружка.

– Глотнули, – не отставала от нее в стыдных признаниях Саша.

– Ах, вы даже глотнули? – переспросила воспитательница каким-то глубоким, торжественным, царским голосом. Так скорее всего вещала страшная Снежная королева. – Знайте же: кто проглотит хоть каплю духов, тот к вечеру умрет!

Довольная своей гениальной педагогической находкой и всем своим существом чувствуя, что монолог удался, воспитательница больше никак не наказала застывших от ужаса грешниц и повела всех на тихий час, все еще сохраняя величественные королевские повадки.

Притихшая группа покорно семенила на веранду, опасливо обходя окаменевших, как громом пораженных, неудачливых дегустаторш парфюмерной продукции. Дети боялись заразиться от них смертью, неминуемой, как тихий час и крик «Подъем» после него.

Саша взяла подружку за руку, погладила ее по голове и тихонько шепнула:

– Не бойся, это не больно, я знаю.

Она вспомнила свои видения и поняла, как придет за ней смерть: как всегда, с удушьем и оцепенением, только сопротивляться ей уже будет не надо – нельзя.

Малышки, держась друг за друга, вошли в спальню и тихонько улеглись – они спали на соседних кроватках.

– Мне все равно страшно, – услышала Саша шелест.

– Закрой глазки и спи, – сказала она нежно, но по-взрослому, как убаюкивала ее тетя.

Потом немножко подождала и авторитетно добавила: «Все будет хорошо», ни на мгновение не сомневаясь в обратном.

Саша долго смотрела, как ее проказливая соучастница испуганно, покорно, обреченно изо всех сил зажмуривает глаза. Вот ушло напряжение, лицо расслабилось, но глаза так и остались закрытыми. Уснула.

Теперь можно было думать о себе: готовиться к смерти. Самое несправедливое и нечестное заключалось в том, что придется оставить тетю. Что с ней, бедненькой, будет, когда она узнает? Но сегодня она еще не узнает, сегодня она еще целый вечер будет жить спокойно, храня в сердце свою большую и теплую любовь.

– Танюсенька, Танюсенька, не плачь обо мне, прости меня, – молила девочка.

Перед глазами поплыла, замелькала сине-красная сетка, и сквозь нее сначала смутно, а потом все четче и четче проступила тетина комната, письменный стол, настольная лампа под зеленым стеклянным колпаком. Тетя сидит, подперев голову, и читает какую-то старинную книгу, переворачивая время от времени ветхие страницы. Саша видит ясно черные буквы, но прочитать ничего не может, хотя давно умеет читать. Девочка стремится взглянуть на любимое лицо и мысленно просит:

– Повернись, пожалуйста. Хочу посмотреть. В последний раз.

Тетя медленно, очень медленно поворачивается и смотрит сквозь девочку куда-то вдаль, глаза ее печальны, как всегда, когда она задумается, но взгляд ясен и спокоен.

Не выдержав напряжения, Саша моргнула, пошевелилась. Видение исчезло. Душу окутал покой.

Обнаружив себя живыми после тихого часа, подруги были обрадованы, удивлены и смущены. Больше всего, разумеется, проявлялась радость. Смущались же они из жалости к воспитательнице: она ведь, бедная, не знала, что именно эти духи окажутся не ядовитыми, а теперь над ней все потихоньку будут смеяться, оттого что она так позорно ошиблась.

Но дальше их ждало открытие.

Оказывается, вовсе воспитательница и не ошиблась.

На прогулке после полдника она громким голосом, не таясь, рассказывала о происшествии нянечке и взахлеб хвасталась, как успешно ей удалось припугнуть нарушительниц.

– Так и сказала: кто выпил духи – умрет, – заливалась смехом изобретательная женщина.

– А им, глядь, хоть бы что, как об стенку горох, – неодобрительно косясь на живых-здоровых виновниц страшного преступления, поддакивала нянька.

Девочки пораженно переглянулись.

– Так это она врала, специально, – догадались обе одновременно.

Саша ощутила что-то очень жесткое и тяжелое под сердцем. Наверное, камнем сжалась ее душа. Души ведь к людям приходят из вечности, где нет возраста и времени. Они уже умеют болеть от стыда и гадливости перед своими и чужими проступками, даже если человек, в котором живет душа, еще мал и названия грехам дать не умеет.

Чтобы как-то избавиться от гранитного холода, Саша вполголоса внятно произнесла:

– Знаешь, по-моему, Лидия Ивановна – дура.

Это было самое плохое слово из всех, что она тогда знала. Услышав его как-то, Танюсенька шлепнула свою золотую девочку по губам и еще долго была сердита. Однако сейчас именно это слово должно было быть произнесено. Камень с души свалился.

Лидия Ивановна тем временем усаживала детей в кружок: наступало время чтения вслух. Воспитательница, очевидно, до сих пор была вдохновлена своей королевской речью и решила придерживаться столь эффективно выбранной днем тематики.

– Великий русский писатель Лев Николаевич Толстой, – торжественно и внятно объявила она, как ведущий цирковое представление.

Казалось, сейчас из-за ее спины покажется крепенький старичок в подпоясанной рубахе и с окладистой бородой и что-нибудь послушно продекламирует, как они это делали на утренниках.

После значительной паузы, видя, что писатель не хочет появляться, воспитательница так же громогласно и многозначительно произнесла: