Читать книгу - "Евгений, Джек, Женечка - Ольга Горышина"

— С ней мы вообще были соседями и поочередно таскали конфеты то из ее, то из нашего буфета. Ты ведь мать любишь? Не заставляй ее нервничать, а она нервничает из-за тебя…

— Я не заставляю.

— Заставляешь. И на работе у нее сейчас не лучший период. Давай хоть дома ее поддержим. Если ты завтра будешь со мной в городе, у нее одной головной болью станет меньше.

Ярослав молчал.

— Ну и дома можно не из-под палки все делать…

— Я делаю! Я все делаю! Я играл сегодня на гитаре. Доказать?

И снова почти крик. Теперь и в обществе Джека.

— Не надо мне ничего доказывать. Ты матери докажи, что ты взрослый и самостоятельный. Иначе она поседеет, зная, что ты один в Москве.

— Я не один буду, а с папой…

— Один. И ты прекрасно это знаешь. Отец на работе, а к тебе няньку не приставишь уже.

— Но вас же она ко мне приставила! — выкрикнул Ярослав зло, и я с опаской покосилась на спящую дочку.

— Я сам к тебе приставился! — не удержался на шепоте и Джек. — Оставь мать в покое!

— А вы меня оставьте в покое! Я вам не мешаю!

И снова пауза — я поседею до Москвы. Не мешает нам делать что?

— Знаешь выражение, покой нам только снится? Вот пока мать не будет за тебя спокойна, тебя в покое никто не оставит. Я так уж точно.

— А вы у нас надолго, что ли? — выдал наконец Ярослав мучивший его вопрос.

— Настолько долго, насколько потребуется. Ей тяжело одной, а ты не помогаешь.

— Что я не делаю? — голос Ярослава дрогнул. — С собакой гуляю, за котом убираю…

— А чашки со стола после чая не убрать? Отвалится у тебя что-то? Или тебе надзиратель всякую минуту рядом нужен? Самому не додуматься убрать…

— Женя, иди сюда!

Это у меня окончательно сдали нервы, и я открыла дверь без стука.

— Мы, кажется, договорились, что ты не лезешь к моему сыну? — добавила быстро, поймав недовольный взгляд Сомова. — Вы так орете, что ребенка мне разбудите. И кот у вас уже под кровать забился. Я попросила тихий вечер, а ты что тут устроил? Иди разбирай диван. Я принесу тебе белье и подушку. И ты, Ярик, ложись быстро. И спать, а не играть до утра!

— Я не играл сегодня.

— Вот только не надо матери врать! — шагнул к двери Джек.

— Я не вру!

И снова в глазах Ярика слезы.

— Спи, пожалуйста, — прошептала я и прикрыла дверь, когда из нее наконец-то вышел Джек. Ему я сказала намного грубее: — Еще раз повысишь на моего сына голос…

— То что? — повысил его он, когда я не договорила.

— К матери поедешь, вот что!

Я сделала шаг к двери своей спальни. Довольно быстрый шаг и не один, но чертову дверь закрыть не успела — Джек ее перехватил. Профессионально сработал — меня тоже: хорошо, еще руки не заломил.

— Ты не будешь командовать, поняла?

Он говорил шепотом — довольно страшным. Во всяком случае, я впервые услышала такой его голос. А вот суженные глаза знаю давно — разозлила я его не на шутку.

— Это мой сын…

Хотелось сказать, что это ещё и мой дом, и я буду делать в нем, что считаю нужным… Но как бы это теперь не только мой дом…

— Который тебя ни во что не ставит. Теперь с твоей подачи он и на меня огрызаться начал.

— Ты заслужил!

— Молодец! — Джек отпустил меня и отступил к закрытой им двери. — Через годик он ноги об тебя вытрет.

В груди все сжалось, в глазах тоже.

— Твое-то какое дело! — с трудом удержала я голос на шепоте.

— Знаешь ли, мне есть дело до того, что творится в моей семье.

Он подчеркнул «моей» паузой, в которую я успела сглотнуть горькую слюну.

— Ты сказала мне в первый же вечер, что расписалась в своей некомпетентности как мать подростка.

— Ты тоже… Только что… Не смей без меня подходить к моему сыну.

Я проговорила это медленно, отделяя каждое слово секундной паузой. Джек тоже ответил не сразу — замер на стоп-кадре, потом выдал:

— Мне уйти?

Я зажмурилась. Не выдержала. Отвернулась. Он тоже. К двери. Я не стала его останавливать. Не хлопнул дверью. Один ребенок спит, а другой слушает через стенку. Значит, контроль над собой Джек не потерял. Значит, ушел с трезвой головой. Ну и пусть… Я сказала, что думала. Почему я должна была проглотить их разговор? Он не горькая пилюля и ничего не вылечит.

Но все равно горько. Очень. И больно — в груди, и глаза режет.

Я села на край кровати, почти мимо матраса, чуть ли не на деревянную раму. Смахнула со щеки черную слезинку — не водостойкая тушь, и я не слезостойкая. Не сильная, не умная — обыкновенная дура.

Дверь скрипнула. Или половица под тяжелыми шагами. Перед моим носом замаячила кружка, которую я оставила у кровати Женечки. У моей сейчас тоже стоял Женечка. Уже сидел — присел, тронув коленями мои, до сих пор стянутые деловыми брюками.

— Я не хочу с тобой ругаться, — проговорил он полушепотом, тронув освободившейся от чашки рукой мою мокрую щеку. — Но я не собираюсь соглашаться с каждой твоей глупостью. Сейчас ты была не права, что влезла в наш с ним разговор. Он ревет и пусть ревет. Что в три, что в тринадцать он просто не в состоянии словами сказать, что ему надо. Чего ты ведешься на эти сопли? Он не баба. Он мужик. Просто пока не может проглотить обиду на мир, который не такой, какой ему сейчас нужен.

— Жень, ты ему посторонний, — всхлипнула я, тронув губами остывший чай. — А от посторонних такое выслушивать обидно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Тогда скажи ему, что я не посторонний.

— Ты обещал, — теперь я смотрела ему в глаза, хотя тушь жгла мои безбожно. — Обещал не торопить меня. И, прости, ты все равно останешься для него посторонним. Ты мне не посторонний, не ему, — повторяла я одну и ту же мысль. — Не обижайся, но это правда. И Ярослав хороший. Всегда был таким до нашего развода.

— О разводе вы ему не сказали.

Джек гладил мои локти и больше ничего. А я держала у его груди чашку и не сделала больше ни одного глотка.