Читать книгу - "Тайники души - Линн Остин"

Отец начал лысеть где-то после тридцати, но держал себя так, чтобы люди видели его широкий мудрый лоб, а не отсутствие волос. За ничем не примечательной, мрачноватой внешностью скрывалась магнетическая, харизматичная личность, невероятно привлекательная. Этот человек был рожден для того, чтобы его уважали, боялись и ненавидели. Я происходил из рода таких же людей. Мой дед был известным членом Верховного суда, его также уважали, боялись и ненавидели. Отец готовил меня к тому, чтобы продолжить семейную традицию, как и его отец готовил его занять главенствующую позицию в собственной политической партии. От меня ожидали, что я буду изучать правоведение и подражать им во всем, а затем займу место партнера в престижной семейной юридической фирме.

Однажды ко мне перейдут вожжи политической власти, возможность создавать или уничтожать потенциальных кандидатов на выборах. На меня также будет возложено поддержание функционирования политической машины.

С тех пор как мне исполнилось десять, матери запрещено было вмешиваться в мою жизнь. Воспитание сына стало отцовской обязанностью.

Мать посвятила свою жизнь тому, чтобы заботиться о внешности отца, сопровождать его на бесконечных общественных мероприятиях, присутствия на которых требовало занимаемое им положение в обществе, а также воспитывала трех дочерей, чтобы сделать из них настоящих леди.

Кроме того, она принимала участие в некоторых прогрессивных общественных движениях, безусловно, предварительно тщательно отобранных мужем. Движения за женское избирательное право среди них не было.

Отец напоминал мне о своих ожиданиях каждым брошенным взглядом, жестом, вздохом.

Он был громогласным сердитым человеком, его голос разносился по всему дому. Отец был весьма нетерпелив к дуракам, а я, казалось, был наибольшим среди них.

Физически отец меня никогда не наказывал, никогда не опускался до оплеух или взбучек, как бы сильно я их ни заслуживал.

Вместо этого он пользовался словами – самым могучим орудием, инструментом адвоката и тайного политического лидера, ибо владел им со смертельной точностью, чтобы нападать, разрушать и мстить. Находясь в здании суда или на политической встрече, отец руководил словами, как генерал войсками, развертывая их для свержения врагов. Я не мог защититься перед его арсеналом.

Дело не в том, что мне нечего было сказать; мою голову переполняли мысли. Но мой язык, словно бомба с фальшивым детонатором, постоянно не попадал в цель, оставляя меня беззащитным перед сильным, яростным огнем. Проблемы начались, когда я был в пятом классе.

– Почему твои оценки по математике ниже, чем у остальных?! – ревел отец, листая мой дневник.

– Я… я-я не-не…

– Прекрати! Ты похож на идиота! – Он смерил меня истинно судейским взглядом, и я не посмел отвернуться, не посмел заплакать. Отец сунул дневник мне под нос. – Я задал тебе вопрос!

В уме я точно знал, что сказать, и ответ уже сформировался. Но канаты, стягивающие мой живот, точно змеи, стянули и язык, я просто онемел.

– М-мой у-у-у-читель…

– Говори нормально! Что с тобой? Ты хочешь, чтобы все принимали тебя за барана?

Чем больше отец сердился, тем сильнее я заикался, а чем больше я заикался, тем сильнее был его гнев. Я так нервничал, что вскоре стал заикаться и в школе, и мои одноклассники дразнили меня и насмехались надо мной. Я отвечал кулаками.

Наказание, полученное в школе, не могло сравниться с тем, которому подвергал меня отец. Завоевать его одобрение стало единственной целью моей жизни. Потеря его означала потерю смысла происходящего.

В лучшие времена я жил, окруженный арктическим холодом отца, греясь в тусклых лучах его благосклонности. Потеря даже этого слабого проблеска угрожала мне кромешной тьмой, и мысль об этом была для меня невыносима.

Дрожа, я предстал перед отцом, сидящим в кабинете.

– Я думал, что с помощью кулаков споры разрешают только необразованные сыновья иммигрантов, – начал он. – Но не мой сын! Я достаточно хорошо обучил своего сына использовать разум, а не кулаки для повержения врагов, как настоящих, так и воображаемых. Возможно, произошла ошибка. Это был не мой сын, не он затеял эту… драку?

Отец не смотрел на меня с того момента, как я вошел в комнату, но теперь, когда наши глаза встретились, его взгляд пригвоздил меня к месту.

– Нет, с-с-эр.

– Говори нормально! – заорал отец.

– Это б-был я, с-сэр.

– Перестань! Ты знаешь, как я ненавижу это дурацкое заикание?

Я кивнул. Он казался удовлетворенным.

– Теперь будь любезен, расскажи мне о своем неподобающем поведении. – Отец держал в наманикюренных пальцах письмо директора, описывающее инцидент.

Слова в моей голове, словно недисциплинированные солдаты, разбежались в панике, сбивая друг друга, толкаясь в поисках более удачной диспозиции, наскакивая друг на друга в замешательстве и беспорядке. Лишь несколько из них прорвалось через мои губы.

– О-они д-дразнили меня.

– Что? Д-дразнили? Почему тебя д-дразнили?

Мой рот открылся, губы зашевелились. Я заставлял себя заговорить, но так ничего и не смог произнести. Меня тошнило от ненависти к себе.

– Поди прочь с глаз моих, если ты и дальше собираешься вести себя как имбецил!

Я вылетел в ванную, и меня стошнило.

Позже слова начали ложиться на бумагу, выстраиваясь в стройные фразы и предложения, как исправно марширующее войско. Я составил письма с извинениями и адресовал их мальчикам, на которых напал, учителям, директору и отцу. Я цитировал книги по литературе и истории, чтобы продемонстрировать, что полностью осознал собственную глупость. Я смиренно умолял о прощении. Затем я трудился как никогда тяжело, чтобы снова завоевать милость отца, тайно согреваясь у костров удовлетворения, получаемого от писательства.

В школе я научился говорить лишь то, что было крайне необходимо. Некоторые из учителей сочувствовали мне и позволяли оставаться в безопасном укрытии молчания, но большинство не разрешало. Учителя знали моего отца и деда как великих, власть имущих людей, которые также посещали их частную эксклюзивную школу для мальчиков и щедро жертвовали в школьный фонд.

Чтобы компенсировать свое заикание, я научился хорошо писать и, как только выражал свои мысли на бумаге, мог прочитать написанное без запинки.

Когда я вооружился словарями, мой арсенал стал не менее обширным, чем у отца, мне лишь недоставало его огневой мощи.

Лето, наступившее после того, как я окончил пятый класс, выдалось невероятно знойным. Отец послал меня спасаться от невыносимой жары к тете и дяде, которые жили в пригороде. Тетя Джун, младшая сестра моей матери, якобы неудачно вышла замуж и поселилась на ферме с мужем и пятью детьми. Но если тетя и совершила ошибку, то я не видел никаких ее признаков. Я провел на их ферме три лета в окружении любящих, дружных людей, и это время было самым счастливым в моей жизни. Я перестал заикаться. Бо́льшую часть времени я провел, посвятив книгам Германа Уолтерса, и на некоторое время смог забыть о собственной некомпетентности и ненависти к самому себе, бесстрашно одерживая победы вместе с героями произведений. Книги Уолтерса переносили меня туда, где отец не мог меня достать. Затем в припадке редкой самоуверенности я сел на шатающееся крыльцо и под стрекот цикад написал собственную приключенческую повесть.