Читать книгу - "Рыцарь и его принцесса - Марина Дементьева"

но это была только моя жизнь, и в ней был Джерард, и я могла отплатить ему за былое добро и хоть несколько ощутить себя с ним на равных. Мне уже не так тяжко было подниматься поутру, я приучилась радоваться предрассветному щебету и умываться ледяной водой; моё тело окрепло и не жаловалось, что тружу его, нося воду и хворост, и я не чувствовала дурноту при виде крови. И, хоть моё красивое платье, в котором я должна была предстать перед женихом, давно истрепалось, а поверх я носила всякое стираное тряпьё, не задумываясь, кому оно принадлежало прежде и при каких обстоятельствах перешло в моё владение, а на щеке ощущался тонкий рубец шрама, и длинные косы расплёл ветер и разнесло по птичьим гнёздам, но всё это было ничтожной платой за выздоровление Джерарда, и на душе моей было спокойно, как никогда в жизни.

В первые дни я ещё вздрагивала, вслушиваясь в звуки вокруг, когда оставались силы бояться. Но шло время, и ничьи голоса, что принадлежали бы не птице и не зверю, не раздавались вблизи. Лишь однажды, когда я далеко отошла от хижины, увлёкшись сбором грибов, заслышала перекличку и конское ржание. Я тотчас затаилась, а после окольными путями добиралась до нашего дома, но тревога оказалась напрасна — те были посланы не по наши души.

Во внешнем мире что-то происходило, но, пока мой мир замыкался клочком лесов и болот вокруг потаённой хижины, я имела немного возможности, да и желания, узнавать о тех событиях.

Хоть свобода моя была весьма относительна, всё же она оставалась свободой, тем, чего я не имела прежде и о чём не смела грезить. Она и ощущение собственной силы, ощущение, что я чего-то стою, мирили со всеми тяготами новой жизни, и я встречала её приветственной улыбкой.

— Ты изменилась, — сказал однажды Джерард, то, что я сама чувствовала по себе.

Я лишь пожала плечами в ответ.

К тому сроку Джерард уже поднимался и ходил без моей помощи, которую принимал, скрепя сердце и скрипя зубами, но, вместе с тем, с такой благодарностью, что становилось неловко. За всё, что я делала для него, за любую мелочь, которую не сочла бы значимой заметить, получала взамен такое изобилие тепла и нежности, что окутывало почти осязаемым облаком. Я сама понимала, как тягостно для него принимать мою помощь, видеть мою усталость, в то время как он, по его искреннему мнению, прохлаждается сутки напролёт. Оставалось лишь одно средство — относиться ко всему как можно легче. Я с улыбкой говорила, что чуть погодя стократ стребую с него за свои труды, и он легко обещал это. Казалось, мы только и делали, что улыбались и шутили, ведь в непростые времена нужней всего не подпустить к себе уныния.

За все эти дни сил хватало лишь наскоро обтереться влажной ветошью, но наконец удалось выкроить достаточно времени. Я наносила воды, жарче разожгла очаг, щедро плеснула травяного настоя в кипяток. Дальний угол за сооружённой из дерюги занавесью так и манил, но сперва я с чаном наперевес отправилась к Джеду, который едва только вошёл в дом.

Он с подозрением принюхался к плошке в моих руках, наполненной зеленовато-бурым неаппетитным месивом, и выгнул красноватую бровь.

— Я должен это выпить?

Я фыркнула.

— К счастью, нет. Это для твоей ноги. Не стой на пороге, выпустишь тепло. Не доставало подхватить лихорадку.

— Да я в жизни не бывал простужен!

— Полагаю, ты в жизни не бывал так близок к смерти, — парировала я.

— Не доверяешь? С этим уж справлюсь сам.

— Разумеется, справишься. Если бы у тебя были ещё и глаза на затылке, я бы не настаивала. Поторопись, вода стынет.

— Сдаюсь! — засмеялся он, затворяя дверь, и повернулся, забирая у меня воду. — И где в тебе пряталась эта стальная сердцевинка? Помню, как ты кричала на меня, а ведь я совсем уж было наладился помирать!

Я выразительно поглядела на него, в пляшущие в глазах искорки и притаившееся в уголках губ веселье.

— Так ты предпочёл бы, чтобы я принялась стонать над тобой, заламывая руки?

— О, думаю, нет. Под тоскливое сопровождение умирать сподручнее. Ну просто готовая история для баллады. Хоть баллады у нас и не вышло.

— Вот и славно. Рада, что угодила. А теперь изволь раздеться. Смею огорчить: девичий стыд уж не смутить. Едва ли я чего-то ещё в тебе не видела.

— Это несправедливо! — возмутился Джерард сквозь смех. — Жестокая! Вот я ещё многого не видел.

Я жеманно опустила ресницы.

— Не моя вина, что ты остался безразличен к моим прелестям…

— Что? когда?.. Что за досадная неучтивость…

Я с лёгкостью перебрасывалась шутками и остротами с Джедом, что постанывал и охал в нужных местах, теперь, когда он походил на себя прежнего, а не ту статую с изломанными чертами, с лицом белым, как известь. И обращалась я с ним уже не как со статуей, с которой можно делать всё, что угодно, и не испытывать при этом смущения, потому как что за смущение со статуей? Она недвижна, бессознательна и нема, и нужно во что бы то ни стало починить её. Ни ваятель, ни лекарь не имеет человеческих чувств к той материи, с коей работает, и потому преуспевает. Но материя облеклась в плоть, не только плоть нарушенную, страдающую, а просто живую, горячую, и это обстоятельство вновь смущало рассудок.

Я успела пожалеть, что настояла на своём присутствии Джерарду, который явно сам испытывал ту же неловкость, и досадовала на себя. Он вполне окреп, чтобы управиться с омовением самому, но я опасалась, достаточно ли он будет осторожен с ранами и сумеет ли должным образом нанести целебную мазь, всё же мне сделать это было сподручней. На деле же мы оба испытывали досадную неловкость, и, стараясь не глядеть на Джерарда, а исключительно на края поджившей раны, куда накладывала мазь, я размышляла о разительном отличье между Джерардом беспамятным, мечущимся в горячке бреда где-то между землёй и небом, которого я держала всеми своими силами, не позволяя уйти в смерть, и Джерардом выздоравливающим, совсем уже прежним, но с которым я не знала как себя вести теперь, когда всё так разительно и сложно изменилось.

За занавеску я почти сбежала и радовалась тому, что вода успела остыть — так пылало лицо, да и, по совести говоря, не одно только лицо. Спокойной ночи мы желали друг другу довольно натянуто, и привычный смысл в прежде невинном пожелании едва угадывался. Хоть, разумеется, никакого меча