Читать книгу - "Узник страсти - Дженнифер Блейк"

– По крайней мере я не оделся клерком.

На какое-то мгновение в комнате повисла тишина, напряжение в которой ощущалось так же отчетливо, как отчетливо был бы слышен звук случайно задетой струны. Селестина переводила взгляд с одного молодого человека на другого, сцепив руки перед собой, и в ее глазах была ясно видна смесь страха и возбуждения. Аня, перед глазами которой уже встала кошмарная картина еще одной дуэли, тут же решила принять удар на себя.

– Муррей, несомненно, собирается выждать время, прежде чем поразить нас. Это очень досадно, так как он сначала увидит все наши наряды. Думаю, ему послужит уроком, если я тоже решу не переодеваться.

– О Аня, нет, – огорченно и разочарованно пробормотала Селестина.

– Ты совершенно права, конечно же, нет, – успокоила ее Аня. – Я выбрала костюм богини, и я с таким нетерпением хочу надеть его, что собираюсь пробыть божеством так долго, насколько это возможно. Но так как я еще не начала одеваться, у Муррея достаточно времени, чтобы вернуться к себе и переодеться.

– Вряд ли имеет какое-то значение, переоденусь я или нет, – сказал он, раздраженно пожав плечами.

– Конечно, имеет! – воскликнула Селестина.

Эмиль сделал движение по направлению к ней, как будто хотел успокоить ее, но остановился, когда Аня взяла его за руку. Аня отрывисто сказала Муррею:

– Ну же, это неподходящий день для споров. Ты можешь вообще не идти с нами, если не хочешь. Но если пойдешь, то решай скорее: пойдешь ли ты в костюме или нет?

Отправляясь на бал неделю назад, Муррей охотно согласился надеть маскарадный костюм, но сейчас, когда внимание всех присутствующих сосредоточилось на его одежде, он ощутил в себе присущее американцам нежелание показаться смешным или забыть о действительности на достаточно долгое время, чтобы получить удовольствие от переодевания. А может быть, он завидовал способности Эмиля казаться естественным и даже выглядеть щегольски в новом облику.

Эмиль не делал ничего, чтобы исправить ситуацию, может быть, из гордости, а может быть, из неспособности отступать. Он, скорее, стоял в положении «смирно», зажав шляпу под мышкой и положив руку на эфес шпаги, – до кончиков ногтей гордый собой и надменный мушкетер, стоически ожидающий окончания спора.

Неожиданно Аню поразила мысль о том, что ни один из присутствующих молодых людей не похож на Жана. Несмотря на общие с ним черты каждый из них был своеобразным человеком. Она слишком многого ожидала от них, ожидала того, чего никогда не бывает в действительности, – сходства с образцом совершенства, который за прошедшие семь лет стал добрее, мягче и благороднее, чем вообще мог бы быть человек. Она пыталась воссоздать их любовную историю в той связи, которая возникла между американцем Мурреем Николсом и ее сестрой, и вложила в эту связь так много своего, что мысль о том, что Муррей может быть убит на дуэли, была для нее сродни перспективе снова потерять Жана. Возможно, она немного сошла с ума. Сейчас ей казалось, что это было именно так, потому что сейчас она поняла и приняла один непреложный факт: Жан мертв.

Жан мертв, и она чувствовала эту потерю, как слабую сладкую боль, которую она никогда не сможет изгнать из своего сердца. Но она все же была жива. Возможно, Равель был прав: наверное, она хоронила себя, пытаясь спрятаться от себя за постоянной работой, культивируя образ, в котором сочетались черты жизни старой девы и ярость от того, что она не может оплакивать Жана вечно. Если это правда, то теперь все не так. Равель доказал ей, что она – женщина, которая дышит и живет, и она была благодарна ему если не за способ, которым он доказал ей это, то хотя бы за сам факт.

Селестина снова принялась увещевать Муррея с выражением обиды на лице. Ее жених, казалось, готов был уступить ее напору, хотя на его лице все еще оставалась тревога. Эмиль, который вспомнил о такте, заметив огорчение Селестины, принялся внимательно изучать свои ногти.

Внезапно с печальным раздражением Муррей согласился отправиться на поиски костюма, даже если это будет всего лишь «домино». Селестина, улыбаясь и приникнув к его руке, направилась вместе с ним к двери, чтобы проводить его. Казалось, опасность была предотвращена, и Аня со вздохом облегчения, извинившись, вышла из комнаты, бессердечно предоставив Эмилю быть свидетелем примирения влюбленных, в то время как она ушла, чтобы одеться к вечеру.

Ее костюм был доставлен из магазина мадам Люссан аккуратно завернутым в папиросную бумагу. Анина горничная тщательно разгладила два больших куска материи – один из белого льна, а другой из мягкой легкой лиловой шерсти с серебряной ниткой и с пурпурной полосой по краю, – а затем повесила их в шкаф. Пока горничная доставала оба эти куска из шкафа и почтительно раскладывала их на кровати, Аня нырнула в ванну, которая уже ожидала ее. Она не стала задерживаться в ванной, так как не хотела опаздывать, поэтому через несколько минут горничная уже оборачивала вокруг нее белый льняной хитон. Аня посмотрела на себя с разных сторон в зеркало и нахмурилась. Хитон сидел на ней более чем неудовлетворительно. Проблема заключалась в ее белье. Хитон требовал мягких драпировок, которые были несовместимы с корсетом. Хитон также оставлял открытыми ее плечи и руки, и, таким образом, были видны короткие рукава лифчика. Единственным решением было убрать все, кроме панталон.

Наконец она была готова. Хитон мягко очерчивал ее руки, плечи, округлые груди и спадал широкими естественными складками, которые на талии были перехвачены широким сетчатым поясом, сплетенным из серебряных нитей и завязанным серебряными шнурами, которые оканчивались пурпурными шелковыми кистями и свисали ниже колен. Для тепла она задрапировалась в шерстяной плащ-гиматий, который закрывал левую руку, а правую оставлял свободной. На ногах у нее были открытые спереди сандалии. Ее волосы вьющимися прядями свободно ниспадали на спину и были перехвачены на лбу кружевной полоской. Чтобы закрыть лицо, она приготовила серебряную полумаску.

Струящиеся линии наряда придавали ей грациозность, и она чувствовала восхитительную свободу без стесняющего корсета. В то же время она испытывала сомнения по поводу появления на публике в подобном костюме. Ночные сорочки, которые носили большинство женщин, да и она сама, были если и не более скромными, то во всяком случае больше скрывали. Они по крайней мере не вызывали у нее чувства распутного осознания собственной полуобнаженности. Она подняла маску к глазам и попыталась улыбнуться. Ей показалось, что ее глаза заблестели через миндалевидные прорези в маске, а изгиб собственных губ показался особенно соблазнительным.

Она резко отвернулась от зеркала. Это всего лишь костюм.

На улицах будут десятки, если не сотни женщин, которые также не будут обременены корсетами, кринолинами и нижними юбками. На самом деле особенно сильный страх вызывало у нее не то, как другие посмотрят на нее, а то, какое влияние окажет этот костюм на нее саму. Она достаточно много узнала о своих чувственных потребностях, достаточно много для того, чтобы жить, балансируя на грани собственного покоя.