Читать книгу - "Хищное утро - Юля Тихая"

Буквы смешались, запутались. Звук, с которым я неосознанно перебирала кольца по нижнему краю кольчуги, вдруг показался оглушительным, словно колокольный звон. Между лопаток стало горячо, почти больно, как будто взгляд и правда был сверлом гигантской дрели, и вычерченная кровавыми ошмётками дыра от него грозилась стать сквозной.

— Давай мириться, — легко сказал Ёши, не отрываясь от рисунка.

— Мы не ссорились.

— Ты обижена. Я плохо выразился.

— Я не обижена.

— Я не хотел, чтобы ты грустила.

Я пожала плечами и нарочито громко перелистнула страницы.

— Что ты читаешь?

Я нахмурилась и перечитала в третий раз: Жрец Солнца; Воин; Усекновитель — воспитатель духовного, стоящий на скользкой дорожке к тирании; непримиримо отстаивает свою этическую позицию, мыслит абстрактными категориями и абсолютной справедливостью; способен(-на) к…

— Пенелопа?

— Ты рисуешь? Рисуй.

Нужно было, наверное, выставить его вон, — но я опасалась, что тогда не сдержусь и расплачусь, буду сидеть с болезненно-прямой спиной и размазывать глупые слёзы по лицу. Его присутствие путало мысли, но вместе с тем отрезвляло, заключало тело в невидимый корсет холодного и жёсткого; а ещё — несмотря на отвратительную ночную сцену, пропитанную унижением, — мне нравилось то, что он снова меня рисовал.

Так мы и сидели какое-то время. Я грызла карандаш и пыталась сосредоточиться, Ёши рисовал. А потом, когда я почти смогла о нём забыть, Ёши вдруг решительно подтащил к моему столу ларионово любимое кресло, сел и подтолкнул ко мне вырванный из альбома лист.

Это был портрет, выполненный отрывистыми, резкими линиями, с довольно грубой растушёвкой и вместе с тем аккуратно прорисованными линиями лица. Я не хотела вглядываться, но не могла не отметить: Ёши хорошо поймал и напряжённую линию губ, обхвативших карандаш совсем так же, как они привыкли поступать с сигаретой, и опущенные брови, и полукруг морщинки на нижнем веке.

Я была здесь очень похожа на себя. Вместе с тем, портрет очевидно мне льстил, — как и, честно говоря, все другие рисунки Ёши. У карандашной Пенелопы было хмурое, немного растерянное выражение лица, и настоящая я поспешила расслабить лоб и толкнуть рисунок обратно художнику.

— Можешь порвать, если не нравится, — деланно-безразлично сказал Ёши.

— Ты перепутал меня со своей бывшей.

Он усмехнулся, потёр пальцами переносицу, — графит лежал на подушечках тонкими полосами, оттеняя собой глубокие грубые мозоли. Мы снова молчали: я делала вид, что читаю, Ёши смотрел куда-то в сторону, будто его заинтересовали вдруг выстроившиеся на полках горгульи лапы. Это было почти уютно, но вместе с тем несказанные едкие слова отравляли собой воздух в лёгких.

— Ты похожа на раннюю весну, — сказал Ёши, не глядя на меня. — Колючую, холодную, недоверчивую. Она и хотела бы будто рассыпать по склонам набухших почек и разнотравья или привести птиц, но вдруг назавтра — заморозки?

Я прикрыла глаза и улыбнулась уголками губ:

— И Водолей сегодня очень яркий, не так ли?

— Сегодня? Не слишком.

— И звёзды прекрасны, даже если на них никто не смотрит?

Он вглядывался в моё лицо, а потом протянул руку — огрубевшие пальцы вырисовали круг на моей ладони, и от этого по коже пробежали зябкие, волнующие мурашки.

— Жизнь не состоит из одних только рисунков, Ёши, — сказала я мягко, не отбирая руку, но и не позволяя чужим пальцам сплестись с моими. — У меня есть дела. Кухонные големы, крыша, охранные горгульи. В конце концов, будет война.

— Ты сердишься на меня.

— Я устала.

— Давай сходим куда-нибудь. В театре выступает столичная труппа, дают «Некею» на изначальном языке.

Я покачала головой и отвернулась. Я любила «Некею», от неё у меня всегда что-то ёкало внутри, и не было ни одного раза, чтобы я не заплакала в финале, когда герои встречались призраками в оглушительно-белом свете софитов, а хор бестелесных голосов вёл объёмную, парадную репризу, превращая их дуэт о любви в песню об искуплении.

Но вдруг назавтра — заморозки? Так сказал сам Ёши; и я не была готова узнавать, что почувствую, когда останусь одна на ступенях музыкального театра.

— Я не хочу, чтобы ты грустила, — сказал Ёши, и казалось, что эти слова дались ему нелегко. — Я пытаюсь сделать… правильно. Но с тобой сложно правильно.

— Я предлагала тебе правильное.

— Ты не понимаешь.

— Вероятно.

— У меня есть… причины.

— Поздравляю.

— Всё непросто. Мир велик. Есть обстоятельства, и тебе действительно лучше бы держаться от меня подальше. Но если не получается, то можно хотя бы…

— «Есть кое-что, но что именно, я тебе не скажу». Ёши, это из бульварного романа, я похожа на человека, который может поверить в такое?

Он улыбнулся вымученно:

— Ты похожа на туман перед рассветом.

Я покачала головой и потёрла пальцами переносицу:

— Ёши, мне нужно работать.

Я придвинула к себе книгу, а он откинулся в кресле, запрокинул голову.

Наверное, нам обоим был неприятен этот разговор. И вместе с тем у меня не получалось почему-то сказать, как он вчера: «уйди отсюда», — а намёки Ёши предпочитал не заметить. Зачем пришёл вообще — травить душу, издеваться? Впрочем, мой муж не был силён в планировании. Должно быть, он, как обычно, увидел горящие окна мастерской и решил зайти, без каких-то особых намерений.

Прочитанное ускользало от сознания, будто витиеватые слова Уго Маркелавы были голокожими муренами с подвижным хребтом. Я упрямо гипнотизировала их, постепенно раздражаясь. Ёши превосходно умел игнорировать и меня, и наш брак, и этикет, и всё остальное тоже, — что ему стоило и сегодня сделать вид, будто ничего не произошло?

Честное слово, я была бы последним человеком, который завёл бы с ним беседу после вчерашнего.

Но, вместо того, чтобы безмолвной тенью скрыться в закате, Ёши сказал:

— Мне тихо рядом с тобой. В другом мире у нас могло бы что-то получиться.

— Ты пришёл к Старшей Бишиг поговорить о любви?

— А что, Старшая Бишиг к своим годам совсем разучилась верить в любовь?

— Старшая Бишиг верит в Род. Тебе тоже стоило бы начать.

— Роду плевать на нас. Что даёт кровь, кроме глупых границ?

— Силу, — серьёзно ответила я. — Право и ответственность. Прошлое, будущее, долг. Ты теперь Бишиг, Ёши, ты часть семьи. Попробуй соответствовать.

Он усмехнулся:

— Клемера.

— Что — Клемера?

— Клемера сегодня яркая.

Иногда мне казалось, что он и сам откуда-то оттуда — с Клемеры или других, куда более далёких небесных тел; воспитан космосом туманностей, привычен к невозможной для меня гравитации и знает с детства совсем другие звёзды. Мы общались будто бы через зеркало, случайно связавшее нас неудачным ритуалом. Ночью после концерта это казалось мне интересным,