Читать книгу - "Неравный брак - Анна Берсенева"

– Кто? – спросил Гринев, вглядываясь в подпись под письмом, напечатанным на бланке Швейцарского Красного Креста.

– А Конрад, забыл, что ли? – засмеялся Борис. – В Ленинакане-то? Он собак еще специальных привозил и приборы всякие, а мы смотреть тогда бегали, как дикари какие.

– А! – улыбнулся Юра. – Теперь вспомнил. Хороший парень. Что это он нам тут пишет?

– Читай, читай, – поторопил Борька. – А то я даже в анкетах всегда указываю: английский не со словарем, а с переводчиком.

Разговорный английский Гринев, конечно, подзабыл: и правда ведь, пятнадцать лет прошло со школы. Люди, окружавшие его в повседневной жизни, говорили исключительно по-русски, а в некоторых ситуациях и вовсе объяснялись самыми доходчивыми словами великого и могучего. И ситуаций таких в Юриной жизни хватало.

Но читать по-английски ему приходилось и в институте, и после; правда, только специальные медицинские работы. К тому же короткое письмо Конрада Фогельвайде было написано на несложном «международном» английском, и написано так просто и дружески, что разобрать его не составляло большого труда.

– В Лос-Анджелес зовет, – сказал Юра, быстро просмотрев страничку.

– О! – обрадовался Борька. – Ну, про Лос-Анджелес даже я разобрал.

– Рад, что нашел наши следы… – Гринев стал переводить подробнее. – Что работаем теперь в одной организации… Ну, пишет, в общем, что в Лос-Анджелесе после землетрясения разрабатывается глобальная система сейсмической безопасности и наши знания могут пригодиться. Какие у нас с тобой сейсмические знания? – удивился он. – Ага, вот… Работа спасателей в городских условиях, организация первой помощи при техногенных и природных катастрофах. Смотри, Борь, как раз для тебя! У них семинар по этому делу будет в марте.

– А еще что? – не отставал настырный Борька. – Я, между прочим, не только «Лос-Анджелес», но и «профессор Ларцев» еще разобрал.

– А профессор Ларцев тепло характеризовал ему Юрия, – нехотя сказал Гринев. – И говорил, что наслышан о его специфическом опыте операций в экстремальных условиях. Это, видимо, когда стакан спирта вместо наркоза, а Боря с фонариком – вместо бестеневой лампы, – хмыкнул он. – Откуда, интересно, Ларцев про Ткварчели узнал?

В Ткварчели Юра попал уже не из Склифа, а с Сахалина, и Андрей Семенович Ларцев знать об этом вообще-то не мог.

– Слухами земля полнится, – пожал плечами Годунов. – Ладно, Юр, чего ж теперь… Какой нам сейчас Лос-Анджелес! Может, все-таки хоть к марту в Чечню выберемся.

Он бросил на Гринева быстрый извиняющийся взгляд.

– Выберемся, выберемся, – кивнул Юра. – Иностранцы-то здешних наших тонкостей не знают, авось дадут деньги.

– Не авось дадут, а небось дадут, – поправил Борька. – А потом как-нибудь и в Калифорнию съездим, а? – не слишком уверенно сказал он. – В пляжный сезон! Ты как на это смотришь, Юр?

– Положительно смотрю, – улыбнулся Гринев. – Особенно в пляжный сезон. Конраду все-таки надо будет написать, хоть извиниться.

– Напиши, – тут же распорядился Годунов. – Ишь, как ты читаешь лихо! И правда, переводчиком тебя возьму, деньги-то поскорее надо выклянчить.

Все эти разговоры – так же, как и переговоры насчет денег, – происходили в промежутках между обычными дежурствами. И – на фоне ежедневных репортажей по телевизору: развалины, толпы беженцев, искалеченные дети в полуразрушенных больницах… Жизнь приобретала какой-то зловещий размах; иногда Юре казалось, что голова у него гудит, как мотор у набирающего разбег самолета.

И шум обычной московской жизни – смех прохожих, музыка из киосков, бодрые возгласы уличных торговцев – еле доносился до него сквозь этот неясный и зловещий гул.

– Сплетни, скандалы, домыслы из жизни знаменитостей! – кричал на весь подземный переход какой-то особо расторопный зазывала. – Последние экземпляры! Молодой человек, не проходите мимо, а то жизнь пройдет мимо вас!

Юра невольно улыбнулся этой формулировке, выкрикнутой прямо ему в ухо, и взглянул на ее автора. Торговец являл собою распространенный в Москве человеческий тип: многословный, неряшливо одетый, сыплющий цитатами из Бхагавадгиты и Есенина, с сумасшедшинкой в глазах и с беретом на макушке. В руках он держал пачку газет. Во всю первую полосу верхней из них красовалась какая-то яркая фотография.

– Лучший московский еженедельник! – заголосил он, заметив, что привлек к себе внимание. – Газета для всех: днем читаете в метро, вечером рассказываете жене, в воскресенье дарите теще!

Но этих призывных возгласов Юра уже не слышал. Он смотрел на большую газетную фотографию и не понимал, что при этом чувствует.

Женя была снята вполоборота и как будто из глубины какого-то коридора. Видно было, что она обернулась на ходу: разрез сбоку длинного платья распахнулся, выше колена открывая стройную ногу. Мужчина, к которому она обернулась, стоял чуть поодаль и смотрел на нее призывным, почти заискивающим взглядом. Где все это происходит, понять было невозможно: фон для снимка явно был подмонтирован и представлял собою россыпь аляповатых расплывчатых огней. Таким же аляповатым, слишком ярким казалось на снимке Женино зеленое платье.

«Только с этой женщиной он теряет свою блистательную самоуверенность!» – крупными буквами гласила подпись под фотографией. Далее, уже помельче, следовал вопрос: «Евгения Стивенс и Олег Несговоров: возможны ли прежние отношения для этой звездной пары?»

– Берите, молодой человек, берите, – поторопил торговец. – Дома почитаете! Разве не интересно узнать, кого любит такая шикарная женщина?

Гринев заплатил, свернул газету, сунул в карман. Еще на эскалаторе он успел просмотреть короткую заметку на второй странице. Тайнами мадридского двора досужий репортер явно не владел. Заметочка была пустая, и скабрезно-элегический тон не возмещал ее бессодержательности.

«Они расстались вот уже второй раз, правда, теперь на более долгий срок… Быть может, навсегда?.. Или прежнее чувство еще возродится?.. Надежда светится в его глазах… Он весь мир готов положить к этим прекрасным ногам…» Далее следовали еще какие-то, с Женей не связанные, подробности любовных похождений «главного плейбоя отечественного ТV».

Все это было так глупо, так пошло и так явно притянуто за уши, что даже не вызвало у Юры отвращения. Только горечь. Такой он, значит, был у Жени, этот промежуток после Сахалина…

«А ты этого не предполагал? – мелькнуло у него в голове. – Сам же сказал ей тогда, в избушке: «Мне больно думать, что ты к нему вернешься…» Ты вернулся к Оле, потому что лелеял свою дурацкую нравственность, она – потому что… Какая разница теперь, почему!»

И все-таки что-то дрогнуло у Юры в груди, когда он не увидел возле дома Жениной ярко-красной машины. Сегодня у нее был выходной, никуда она вроде бы не собиралась. Знакомое странное чувство снова шевельнулось в сердце, кольнуло острым краем. И впервые он подумал: а может, не только с войной оно связано, это прощальное чувство?..