Читать книгу - "Украденные ночи - Дженнифер Блейк"

— Спрашивайте что хотите, только прекратите запугивать жену моего кузена.

— Вдову кузена, — поправил Роберта шериф.

— Вдову моего кузена, — повторил он эхом, и у уголков рта обозначились морщинки. Но взгляд темно-синих глаз был тверд и спокоен.

— Я расспрашивал эту леди о том, чем она занималась в момент исчезновения мужа, то есть вечером после того, как она покинула бал, сославшись на головную боль.

— Я слышал.

— Тогда вы поймете мое искреннее желание узнать, куда она направилась после бала.

В словах шерифа чувствовался намек на то, что они, двое мужчин, должны, просто обязаны обсудить неуравновешенное поведение легкомысленной и, вероятно, истеричной особы, но Роберт одним движением руки пресек эту попытку.

— Она была со мной, — заявил он громко.

— Что такое? — Шериф уставился на Роберта, и его брови сошлись на переносице.

— Я привез Амалию с бала прямо сюда, а затем вернулся за Мами, Хлоей и Джорджем, то есть мистером Ларкманом, — разъяснил Роберт. — Поэтому у нее не было возможности организовать убийство Жюльена. Она находилась в доме, когда я вернулся с остальными, и здесь оставалась до самого утра.

— Если я правильно вас понял, господин Фарнум, вы находились вместе с мадам Деклуе до рассвета? — уточнил шериф.

— Именно, — кивнул Роберт. — Она не могла, не покидая дома, добраться до города, встретить там двоих моряков, как вы предположили, и вернуться обратно раньше нас. Другая женщина в черном плаще разговаривала с Жюльеном, ее-то вам и следует отыскать.

Роберт солгал, выставив Амалию гулящей женщиной, себя ловеласом и предателем своего кузена. Она понимала, что поступил он так из желания защитить ее от ужасных подозрений, и была благодарна, но, вероятно, можно было бы сделать то же самое по-другому. Амалия беспокоилась не столько за себя, хотя и не испытывала особой храбрости, когда речь заходила об общественном мнении; но сейчас ее больше заботила Мами: как посмотрит на все это Мами, ведь то, о чем перешептывались, теперь предано гласности.

И, словно подслушав ее мысли, на пороге появилась Мами, но мужчины, увлеченные своим спором, не заметили ее.

— Возможно, кому-то ваше признание понравится, — сказал шериф Татум мрачно, — но не мне. Вам следовало бы помнить, что вы тоже не избавлены от подозрений. Слов нет, у вас было предостаточно времени, чтобы избавиться от помехи в лице кузена так называемым благородным способом, но это не освобождает вас от подозрений в содействии убийству Жюльена Деклуе.

— Убийству?! О-о! — вскричала Мами, семеня вперед. — Не Жюльен! Нет! Нет! Не Жюльен!

Чертыхнувшись про себя, Роберт подлетел к тете и подхватил ее легкое как пушинка тело. Мами уставилась на него неподвижным взором, лицо ее было мертвенно-бледным, губы синели.

— Этого не может быть, это неправда, — шептала она, вцепившись в рукав его сюртука. — Скажи, что это не так, скажи.

— Успокойтесь, тетушка Софи, — сказал Роберт с болью в голосе.

— Скажи мне, прошу! — Щеки и тусклые, без всякого выражения глаза Мами глубоко ввалились, вокруг глазниц образовались серые впадины.

— Они нашли его в заводи, — сказал он тихо, — и принесли золотые пряжки с его монограммой.

— Нет. Нет! О-о нет!

— Боюсь, что это так.

Роберт взял намокшие кусочки кожи с золотыми кружочками. Мами в ужасе уставилась на них. Ужас сменился болью.

— О, Роберт, — прошептала Мами, — неужели это правда?

— К сожалению, да.

Она закрыла глаза, и стон сорвался с ее посиневших губ.

— Мой сын! Мальчик мой!

Роберт поддерживал Мами все это время. Спустя мгновение ее ресницы дрогнули.

— Я правильно поняла, что они обвиняют тебя и Амалию в убийстве Жюльена? — В глазах старой леди стояли слезы, они текли по щекам, заполняли провалы под глазами, мелкие морщинки на верхней губе.

— Нет-нет, они только высказали предположение, — попытался успокоить ее Роберт, ласково поглаживая по спине.

— Позор. Скандал, — бормотала Мами, и лицо ее исказилось от горя и негодования. Если она и слышала его утешения, то вряд ли понимала их смысл. Внезапно она выпрямилась, деревенея, и рука потянулась к сердцу. Тихий стон ужаса, боли и горя вырвался из ее сомкнутых уст, и Мами рухнула прямо на Роберта.

В «Роще» царил траур: часы остановлены, зеркала повернуты к стене. Черные одеяния, имевшиеся у каждого креола с детства (потому что они, как говорят, обряжаются в траур даже в случае смерти любимой кошки), извлечены из сундуков. Все окна занавесили черным крепом, который остался от похорон отца Жюльена. Материю достали с чердака, где она хранилась, проветрили на галереях и только потом пустили в дело. Обернутый вокруг перил черный креп раздувался при самом легком порыве ветра, сообщая всем, что в дом пришла смерть. Потом начались визиты соболезнования.

Амалия была настолько занята в спальне больной свекрови, что практически не выходила к тем, кто приезжал выразить соболезнование или оставить визитную карточку. Некоторые задерживались выпить кофе, бокал оранжада или чего-нибудь покрепче. Хлоя, сидевшая в затемненном холле, бормотала надлежащие слова, отводя вопросы слишком любопытных и сообщая последние известия о состоянии здоровья старой леди. Она же проследила за тем, чтобы в городе развесили сообщения в траурных рамках о предстоящих похоронах и позаботились, чтобы разослали приглашения на траурную церемонию. Кроме того, она написала короткие письма родственникам, которые жили слишком далеко, чтобы приехать.

А тем временем начали съезжаться тети, дяди, двоюродные братья и сестры, жившие в пределах двадцати-тридцати миль: они хотели присутствовать на панихиде. Поскольку всех нужно было устроить на ночлег, пришлось занять амбар с сеновалом, «гарсоньерки» и другие пригодные помещения. В каждую комнату в доме, кроме спальни Мами, принесли дополнительные матрацы и комплекты белья. Пришлось переоборудовать даже апартаменты Жюльена. Хижины на плантации были набиты до отказа бесчисленными слугами, которых привезли, чтобы обслуживать хозяев и следить за детьми.

Постоянно кто-то приезжал или уезжал, поэтому над дорожкой у фасада не успевала оседать пыль, а темно-зеленые дубы казались припорошенными золой. Люди старались не шуметь и говорили по возможности тихо, как и полагается в доме, где царит траур. Изредка тишину нарушали плач детей, крики слуг вдали от дома и громкие разговоры тех, кто забывался. Особенно раздражали шум лестниц, по которым беспрерывно сновали вверх и вниз, и тихое гудение голосов в холле, напоминавшее жужжание надоедливых мух.

Прислуга в доме валилась с ног, поэтому с плантации взяли несколько мужчин и женщин в помощь Марте, которой приходилось готовить огромное количество еды. Амалия, недовольная тем, что подолгу приходится ждать выполнения той или иной просьбы или указания, и огорченная тем, что старой больной женщине не дают покоя, начала с кощунственной радостью думать, что истинным подарком судьбы стали два обстоятельства: жара и долгое пребывание тела под водой, что и ускорило похороны. В воздухе ощущалась смерть — смесь запахов старого крепа, лаванды, табака, которым отпугивали моль, огромное количество роз, мартриток, жасмина со сладковатым запахом тлена, исходившим от кедрового гроба, стоявшего в проходе между столовой и нижней галереей. Носился в воздухе и скандал, о котором все чаще говорили по углам, прикрыв рот ладошкой.