Читать книгу - "Искупление - Элизабет фон Арним"

следовало бы есть баранину. Мейбл казалось, что это как-то неправильно, не совсем пристойно, что ли, хотя она не могла бы сказать почему. Да, ела Милли без всякого аппетита, словно через силу, это правда, и все же… баранина? Вдовам больше пристало есть сухой хлеб, а уж тем более вдовам-грешницам. Вдобавок, если бы Милли отказалась от баранины, Мейбл могла бы заметить: «Ты ничего не ешь», – на что Милли ответила бы: «Я не голодна». И тогда у Мейбл появилась бы возможность показать себя радушной хозяйкой, заметив: «Но ты должна попытаться, чтобы не навредить здоровью», – заодно поддержать разговор.

А так о чем разговаривать с Милли? Мейбл едва сидела на стуле, слишком взвинченная, чтобы следить за осанкой, хотя обычно в присутствии дворецкого старалась следовать правилам этикета, и безуспешно пыталась придумать, что бы такое сказать, не допустив бестактности. Самые невинные фразы – о погоде, к примеру, – прозвучали бы неуместно в разговоре с женщиной, всего три дня назад потерявшей мужа. Заговаривать о семейных делах тоже было невозможно хотя бы потому, что в последнее время все семейные беседы сводились к горячим спорам о самой Милли. Об Эрнесте Мейбл не посмела бы завести разговор даже наедине с невесткой, без дворецкого. Теперь, когда Эрнест превратился в обманутого супруга, да к тому же покойного, упоминать о нем – а значит, утешать Милли – было никак нельзя. Завещание стало табу, как и одежда, поскольку она носила траур. Даже о садах заговаривать было опасно: начнешь говорить о цветах – не дай бог, на ум придут погребальные венки, а там и до кладбища рукой подать. Ох как сложно. И все время, пока тянулось это бесконечное молчание, слышалось тяжелое дыхание дворецкого.

Взмокшая от напряжения, красная до корней волос Мейбл с ужасом думала о том, что впереди ее ждет длинная череда таких обедов, целый месяц, или почти месяц, а когда Розмари приедет домой, станет еще хуже. Приглашать родственников составить компанию и просить о помощи не стоит даже пытаться – они лишь скажут, что еще успеют насладиться обществом Милли, когда настанет их черед. Вот если бы знать точно, что она натворила, рассуждала Мейбл, то есть с кем согрешила, это бы очень помогло; пока же доподлинно известно, лишь которую из заповедей нарушила. Накануне вечером Рут обмолвилась, что Милли приехала домой в машине Джорджа, и хоть заверила, что, разумеется, никаких предположений на сей счет у нее нет, однако факт оставался фактом. Возможно, тут нет ничего особенного, размышляла Мейбл, но это лишь показывает, как невыносимо для всех оставаться в неведении. Стоит ли удивляться, что так легко лезут в голову нелепые мысли. Джордж? Ее собственный деверь? О нет, это было бы слишком… Вдобавок он всегда носил чудовищные очки, а Мейбл казалось, что невозможно совершить… то, что совершила Милли, с мужчиной, у которого такие чудовищные очки. К концу обеда Мейбл заколебалась: конечно, если бедняжка Милли не сделала ничего дурного и все они, начиная с Эрнеста, несправедливо ее осудили, тогда, что и говорить, стыд им и позор…

Казалось, прошли века, прежде чем дворецкий завершил наконец свой торжественный ритуал, сопровождаемый шумным дыханием, и дамы смогли выйти из столовой; тогда Мейбл спросила свою бледную как мел гостью, не думает ли та, что ей лучше отдохнуть у себя в комнате до чая, а тем временем одна из горничных разберет ее вещи. Всем было бы намного легче, если бы Милли побольше отдыхала, лежала у себя в спальне и не попадалась на глаза.

– Ты этого хочешь? – спросила Милли и подняла печальные глаза на невестку.

«Да», – сказала бы Мейбл, не будь это бестактно.

– Нет, что ты! – произнесла та с досадой. – Я о тебе беспокоюсь.

Милли поднялась к себе в спальню, а Мейбл, распорядившись, чтобы в пять часов гостье подали чай, уселась в машину и отправилась в долгое путешествие по окрестностям Кента, подальше от всех, чтобы немного развеяться и набраться сил перед вечерним испытанием. Вернуться она решила не раньше, чем настанет время переодеться к ужину. Дома, направляясь к себе, она на мгновение задержалась у двери Милли – до нее донесся мужской голос. Неужели Перси? Вот это да! Перси в комнате Милли…

Впрочем, почему бы и нет? Это вполне естественно: вернулся домой из конторы и зашел поздороваться с теткой. Странно, что это так ее задело. Перси ничего не знал – не мог ничего знать, – ибо все тщательно скрывали от молодого поколения подробности завещания Эрнеста и исчезновения тетушки. Мейбл, конечно, не хотела, чтобы Перси заходил сюда и разговаривал с Милли, к тому же наедине. Нет, этого Мейбл решительно не желала. Довольно и того, что она вынуждена принимать у себя Милли. Навязанная ей роль хозяйки обрушилась на Мейбл так неожиданно, что она даже толком не представляла себе, чем это может обернуться в реальности, когда рядом мальчики, а то, что Милли приходилась им теткой, еще больше все усложняло. Они ведь не подозревают, что имеют дело с распутницей. О боже! Опять приходят в голову эти ужасные слова! Только теперь она поняла, какой великой жертвы требует от нее Фред. Эта особа околачивается в их доме, в кругу ее близких, подумала она в негодовании: кому есть дело до чести семьи, до незапятнанного имени и страха перед скандалом, когда речь идет о спасении собственных детей?

– Мне кажется, пора переодеться, Перси, – заявила Мейбл необычно резким тоном, открывая дверь.

Ее сын сидел на коврике перед камином, а Милли лежала на диване. Все выглядело так мило и по-домашнему уютно: кругом цветы и безделушки, которые сама же Мейбл и расставляла.

– Но я уже переоделся, – отозвался Перси, не двинувшись с места. – Вот пришел пораньше, чтобы увидеться с тетей Милли.

– О… – только и сказала Мейбл, прежде чем закрыть за собой дверь.

Она прошла к себе в комнату, остановилась перед зеркалом и принялась яростно втыкать новые шпильки в уже утыканную шпильками прическу – «приводить в порядок волосы», как она это называла. Разве святость домашнего очага уже не в счет, думала Мейбл, разве она не гораздо важнее, чем старания обелить Милли (взбешенная, она не заботилась о выражении). С какой стати она должна обелять Милли? Потому что Ботты (о, она уже сыта Боттами по горло!) говорят, что только так можно предотвратить скандал. Да, в этом все дело, признала Мейбл, но ей плевать, – плевать, сказала она себе возмущенно.

Однако за ужином, когда за столом собрались все домашние, Милли выглядела такой тихой, покорной и вялой,