Читать книгу - "Тайный дневник Марии-Антуанетты - Кароли Эриксон"

Пока что я, конечно, не могу сравниться с самыми прекрасными придворными дамами моей матери, но я надеюсь, что через несколько лет стану им достойной соперницей. Герцог де Шуазель говорит, что дамы при французском дворе намного красивее, утонченнее и очаровательнее фрейлин в Вене. Посмотрим.

Отныне все обращаются ко мне исключительно «дофина», что значит «жена дофина», то есть прямого наследника французского трона. Я ношу на пальце колечко, присланное мне женихом вместе с еще одним портретом, на этот раз совсем крошечным, чтобы повесить его на цепочке на шею. Мне не нравится, когда напоминают о том, как он выглядит.

1 ноября 1769 года.

Мой бал удался всем на зависть. Но после него я почувствовала себя настолько утомленной и измученной, что проспала почти весь день.

Платье, в котором я была на балу, бледно-зеленого шелка с кружевной оторочкой кремового цвета, прислали из Парижа, и оно вызвало всеобщее восхищение. Корсаж его был сделан из китового уса, отчего моя талия выглядела еще тоньше, чем была на самом деле.

Со мной танцевал принц Кауниц.

– Мадам дофина, выделаете честь дому Габсбургов, – сказал он, склоняясь в поцелуе над моей рукой. – Вы превратились в чрезвычайно утонченную и элегантную молодую леди.

– Поистине королевское величие, – расслышала я бормотание герцога де Шуазеля, когда он подошел засвидетельствовать мне свое почтение. – Но вы не должны забывать о приспособлении, которое сделал для вас дантист и которое вам необходимо носить каждый день. – Моими зубами занимается присланный из Версаля дантист, и, надо сказать, ведет он себя очень грубо и бесцеремонно.

Он мне не нравится, и я обожаю проклинать его по-немецки – на языке, которого он не понимает.

Мой внешний вид и поведение на балу доставили матушке несказанное удовольствие, и она одобрительно улыбалась мне. Когда ко мне приблизился Иосиф, чтобы пригласить на танец, на его обыкновенно хмуром лице светилась довольная усмешка.

– Я восхищаюсь тобой, сестра, – сказал он, увлекая меня на полонез. – Я и предположить не мог, что ты способна держаться так безупречно.

На балу присутствовало столько приглашенных, что я физически не смогла бы приветствовать их всех, но постаралась поговорить с как можно большим их числом, принимая комплименты и добрые пожелания. Я надела кольцо, присланное мне дофином Людовиком, и все присутствующие отметили это.

Я очень жалела, что на балу не было Эрика. Он мог бы, к примеру, надеть форму капитана драгунов и великолепно бы в ней смотрелся. Он наверняка затмил бы красотой даже наиболее привлекательных поляков. Ах, с каким удовольствием я бы с ним потанцевала!

5 ноября 1769 года.

Карлотта уезжает. Двор забит повозками и каретами, в которые укладывают сундуки и коробки с ее вещами и приданым.

Мы обнимаемся и плачем, и я говорю, что всегда буду помнить ее и писать как можно чаще.

– Ах, Антония, мне так страшно! Что будет, если он возненавидит меня и отвергнет?

Ранее Карлотте несвойственно было проявлять слабость. Мне вдруг стало жаль ее.

– Он не может отвергнуть тебя, ведь ты – эрцгерцогиня Каролина Австрийская. По праву рождения ты стоишь выше него.

– Но, возможно, он сочтет меня неприятной и отталкивающей. Может быть, он решит, что… моя внешность оскорбляет его взор.

На это я не нашлась, что ответить. Мы обе знаем, что Карлотта невысокого роста и очень пухленькая, а черты ее лица нельзя назвать иначе как невыразительными.

– Если у него есть хоть капля здравого смысла, он будет ценить тебя за практичность, дальновидность и сильную волю. Вдвоем вы произведете на свет здоровых детей.

Она побледнела:

– Мне остается уповать только на это.

Мне позволено немножко проводить Карлотту. Я могу проехать в карете пять миль по дороге, ведущей на юг, в сторону горной гряды, отделяющей владения Габсбургов от Пьемонта. Когда мы достигли точки, откуда семейный экипаж должен повернуть назад, я вышла из кареты и направилась к Карлотте, чтобы обнять ее в последний раз.

– Будь счастлива, дорогая сестра. Пиши чаще. Рассказывай мне обо всем.

Она вцепилась в меня обеими руками, потом судорожно отстранилась и вернулась в свой экипаж. Мы стояли и махали вслед, пока лошади уносили Карлотту вдаль.

Я с нетерпением буду ждать первого письма от нее.

19 ноября 1769 года.

С помощью матери и Софи я, наконец, сделала последние заказы относительно своего гардероба. У меня будет сорок семь бальных платьев из шелка и вышитой парчи и такое же количество вечерних нарядов. В данное время портные шьют двадцать придворных платьев и еще столько будут готовы, когда я перееду в свой новый дом. Французская мода меняется столь быстро, что существует опасность того, что к следующей весне весь мой гардероб устареет.

Жестокий француз-дантист, без умолку болтающий во время пыток, которые он называет исправлением моих зубов, утверждает, что каждый сезон в Версале носят только определенные цвета. Так что, если мои платья окажутся не того цвета, меня сочтут старомодной.

– Супруга дофина должна диктовать цвета, а не слепо копировать их! – заявляю я.

Впрочем, мне трудно разговаривать, поскольку в эту минуту он засунул пальцы мне в рот и что-то там делает.

– Я слышу речь истинной француженки! – с воодушевлением восклицает он, с уважением глядя на меня. – Может быть, для вас еще не все потеряно, маленькая эрцгерцогиня.

14 января 1770 года.

Наконец-то прибыл генерал Кроттендорф. Отныне я могу выходить замуж. Дофин прислал мне посылку. Я открыла ее, оставшись одна, наивно полагая, что там может быть какой-нибудь символический подарок. Внутри оказалась лишь золоченая филигранная коробочка с сушеными грибами.

20 февраля 1770 года.

Бедная Карлотта очень несчастна. Она прислала длинное письмо, полное тоски по дому, в котором пишет, что очень скучает по мне и другим членам семьи.

Она пишет, что Фердинанд очень холоден с ней, что новые родственники ненавидят ее, считая заносчивой и высокомерной. Ей не с кем перемолвиться словечком по-немецки, даже священник не говорит на нашем языке. Весь двор презирает ее за то, что она до сих пор не забеременела. Впрочем, на эту тему она говорит очень сдержанно и осторожно, наверняка опасаясь, что письмо ее прочтут соглядатаи. Однако из того, что я прочла, стало ясно, что ее брачная ночь оказалась поистине ужасной и что само замужество ей ненавистно почти так же, как пребывание вдали от Вены.

Но, по крайней мере, Неаполитанская бухта, по ее словам, очень красива и зимой здесь стоит теплая, солнечная погода. Что же, для горестного заключения ей досталось чудесное место.