Читать книгу - "Научи меня ненавидеть - Ирина Шайлина"

— Руку давай.

Я вытащила голову в окно. Прямо перед моим лицом неслась мутная вода, а моя машина нелепо торчала, уткнувшись капотом в дно, задние колёса ещё были на мосту. У вздернутого багажника стоял Руслан. Прямо ногами в этой отвратительной, холодной воде. Стоял и тянул мне руку.

— Руку давай, — нетерпеливо повторил он. — Быстрее. Или я уйду и выплывай сама.

Я вывалилась по пояс в окно, зажмурила глаза, пытаясь не смотреть на воду, брызги которой долетали до моего лица. Потянулась вперёд, Руслан схватил меня за руки и потянул на себя. Машина дернулась, стремясь проплыть дальше, вперёд, за той льдиной, с которой видимо уже успела сдружиться. Меня обожгло ледяной водой, в которую я внезапно провалилась по пояс. Но думала я только об одном — какого хрена его ладони так жгутся?

ОН. ‍​

‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В какой-то момент она ушла под воду с головой. Я даже испугался, что она возьмёт и поплывет следом за машиной. Ноги в ледяной воде мерзли, сразу заныло проклятое колено, я поднапрягся и вытащил её наконец на белый свет целиком. Сначала на мост, потом на берег. И нес её на руках. Охренеть. Я несу её на руках. Она тряслась, обычно бледное лицо казалось белым, как снег. Широко распахнутые глаза смотрели на меня из-под мокрых, слипшихся в стрелки ресниц. Я никогда ещё не видел её глаза так близко.

На берегу она очнулась и начала биться в моих руках.

— Руки! — истерично завизжала она. — Убери от меня свои руки!

Я послушно разжал руки, и она плюхнулась задницей на мокрую гальку берега. Подтянула коленки, уткнулась в них лицом и тонко заскулила.

— Машина, — вдруг сказала она. — Эта идиотская машина — все, что у меня осталось! А теперь нет, нет ничего!

И засмеялась. Подобрала с земли камень покрупнее и бросила его вслед уплывающей машине, от которой виднелась одна лишь крыша. Камень с всплеском плюхнулся в воду, до машины не долетев. Я пожал плечами. Её трясло, рыдания рвались вперемешку со смехом. Истерика, подумал я. Только бабской истерики мне сегодня не хватало. Подбежал Бублик и с громким лаем закружился вокруг неё. Пожалуй, истеричку надо вести домой.

— Пошли домой, — сказал я.

Она посмотрела на меня так, словно первый раз в жизни увидела. Поднялась на ноги, колени подогнулись, и она вновь повалилась на землю.

— Проклятье, — снова выругался я. Подхватил её на руки, мокрую, холодную, трясущуюся. — Если снова будешь визжать и брыкаться, я тебя снова уроню.

Она ничего не ответила, только крепче зажмурила глаза. А я снова нёс её на руках. Коленка болела просто отчаянно, так остро, что хотелось как в детстве, бежать к маме, чтобы она подула. Бублик решил, что мы играем, и выражал своё одобрение громким лаем. А я шёл и думал, что сейчас мог бы ласкать податливое Анькино тело, а вместо этого несу на руках мокрую дуру. Сам виноват. Однако, несмотря на чёткое осознание своей виновности, раздражение не унималось. Снова посмотрел на неё — глаза так крепко зажмурены, что даже нос сморщился. Можно подумать, что если она не будет меня видеть, то от этого что-то изменится. Захотелось снова разжать руки и позволить упасть ей вниз, в грязный снег дороги, но я вспомнил, как неловко она пыталась встать на берегу, и понял, что поднимать ее мне придётся опять самому. Бублик забежал на веранду первым, я толкнул ногой дверь и вошёл в дом. Прошёл на кухню и усадил её на стул.

— Раздевайся.

Она посмотрела на свои руки, затем растерянно на меня.

— Моя машина, — сказала она. — Уплыла.

И снова рассмеялась. Я не выдержал и легонько шлепнул её по щеке. Не больно, просто рассчитывая на то, что обида и унижение вернут её наконец на грешную землю. Так и произошло. Глаза полыхнули огнём, рот поджался.

— Не. Трогай. Меня. Никогда.

Так и сказала, чётко, раздельно. Я повернулся поставить чайник, горячий чай ей пригодится, и постарался не думать с тоской о тех днях, которые придётся провести с ней под одной крышей. Огонь под чайником горел синим и чуть потрескивал, я тянул время, не желая поворачиваться к ней, не желая ей помогать. Прошло несколько минут. Тихо было так, что слышалось посвистывание начинающей закипать воды и сопение Бублика, улегшегося спать пол столом. Я обернулся. Она сидела и пыталась непослушным пальцами расстегнуть молнию на сапоге. Пять минут. Одна молния. Я мысленно застонал. Придётся ей помогать. Придётся её трогать.

Сел перед ней на корточки, одним движением расстегнул мокрый сапог, снял и отбросил его в сторону.

— Не трогай меня, — вновь сказала она, так тихо, что я едва слышал её голос из-за клацанья зубов.

— Пожалуйста, заткнись, — вполне миролюбиво попросил я и стянул второй сапог. Бросил его в сторону, к товарищу.

С неё уже натекла порядочная лужица воды, и она сидела в самом её центре на своей табуретке. Я чиркнул молнией куртки, извлёк из неё неподатливое промерзшее тело и на секунду притормозил, задумался. Она сидела и смотрела в одну точку, не отводя взгляда и не пытаясь даже попытаться мне помочь. А мне-то раздевать её дальше. Ладно, что я в самом деле голых баб не видел? Решился, потянул наверх её свитер.

— Руки подними, — попросил помощи я.

Она перевела на меня ничего не выражающий взгляд, затем послушно подняла негнущиеся руки. И осталась в одном долбанном лифчике, от которого я целомудренно отвел взгляд, борясь с застежкой её джинс. Я никогда не раздевал маленького ребёнка, но сейчас мне казалось, что я это делаю. С одной лишь разницей — ребёнок весил пятьдесят килограмм и имел тело, на которое не стоило смотреть лишь потому, что взгляд наоборот норовил это сделать. Я ушёл за пледом, а когда вернулся, первое, что увидел, это её спина. Белая, перечеркнутая поперёк полоской лифчика. Сгорбленная, чуть выпирают позвонки. По ним захотелось провести пальцем, как тогда, когда хотелось это сделать с её идиотской фривольной татуировкой, от которой сейчас не было и следа. Опасное желание.

Плед лег на её плечи, отсекая её от меня, от моих мыслей. Чайник уже давно вскипел, на нем даже крышка уже подпрыгивала. Я выключил его и налил ей чай. Протянул.

— Пей.

Она приняла кружку так неловко, что мне показалось, будто она вот-вот выплеснет её на свои колени, выглядывающие из под пледа. Попыталась отхлебнуть, сморщилась, застучала зубами о край кружки. Я выругался. Вспомнил про свои сырые ноги, про своё больное колено, принёс сухие носки и себе, и ей. Она все также безуспешно боролась с чаем.