Читать книгу - "Бунт женщин - Татьяна Успенская"

Поток света несёт Мелису к Богу, простившему её. Слова лёгкие, зыбкие, но точно обозначающие то, что творится в душе Леониды, летят под купол. Вслух говорит она — «раб Божий Афанасий», в ней звучит ещё и «раба Божия Мелиса», и сама она испрашивает — за себя, за о. Афанасия и за Мелису — прощение у Господа, и сама она вместе с ними плывёт в Свете.

«…Вечная память. Души их во благих водворятся, и память их в род и род… Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…»

Последние слова рассыпаются эхом. Она открывает глаза.

Прижавшись друг к другу плечами, стоят стеной мужчины, готовящиеся стать священниками.

Последние месяцы четвёртого курса проскочили одним днём. Службы. Экзамены.

Прощание с Артуром на каникулы оказалось коротким.

— Вот тебе телефон, — сказал он. — Надеюсь, увидимся? Ты — единственный, кто знает обо мне всё, у меня никогда не было друга.

— Могу повторить твои слова. — Леонида протянула ему руку.

— Ты — мировой парень, Лёнька. Лишнего слова из тебя не вытащишь, а я знаю тебя, как себя.

Потянулись дни бездействия и созерцательности: часами сидела она за своим письменным столом, делая вид, что читает, на самом деле пыталась понять, как жить дальше.

Прежде всего необходимо поговорить с отцом. И она обязана открыться Артуру. Одно дело, консервативно мыслящие чужие люди, другое дело — отец и друг.

Как воспримет её исповедь Артур? Повернётся и уйдёт?

Он очень внимательно слушал её рассказ об о. Владимире, об экуменизме, о женщинах, борющихся за право быть священниками, и то, что она прочитала ему: выдержки из последней научной работы Елизабет Бер-Сижель, учёной из Франции, и предисловие к работе, которое написал митрополит Антоний Блюм. Антоний Блюм отметил, что Русской Православной Церкви надо внимательно отнестись к этому новому явлению и доброжелательно обдумать вопрос.

Теперь, когда встретится с Артуром, она расскажет ему об архиепископе Каллисте Уэре, который признал, что за двадцать последних лет изменил своё отношение к идее женского священства с резко отрицательного на умеренно внимательное. Расскажет о своей встрече с Христом, об о. Варфоломее, о том, что кто-то должен быть первым. Пусть этому первому будет много тяжелее, чем последующим. И что значит её собственное желание по сравнению с волей Божией?! — скажет она Артуру.

Если же вдруг… если бы вдруг он полюбил её… она бы вместе с ним… как жена… служила бы Богу, и рухнула бы ложь сама собой. Но тогда рухнула бы и идея её миссии в этой жизни — она ослушалась бы Бога.

Нет, самой ей не выбраться из своего конфликта, ей нужна помощь Артура и отца.

День шёл за днём, она сидела за своим письменным столом, тупо смотрела в книгу и не могла ни на что решиться. Отец — Артур. Какую проблему она должна решить первой?

Она стала молиться. У Бога просила прощения и — совета.

Бог молчал.

Всё-таки решилась — позвонила Артуру.

Встретились они в парке ранним утром. Цвёл жасмин.

Без улыбки, без «здравствуй» Артур угрюмо буркнул: она требует, чтобы он, прежде чем женится на ней, изменил свою профессию, потому что она не верит в Бога, и ей не нужен муж-священник.

— Вот такая она! — Артур показал Леониде край ногтя на мизинце. — Узколобая мещанка.

— И что же теперь?

— Грандиозный скандал.

— Она беременна?

— Нет, но с неё станется.

— А другой девушки у тебя нет?

— Дай разобраться с этой. Моя сестрица со мной не разговаривает, война у меня в доме, друг, передовая линия.

Артур не задал ей вопроса, как дела у неё, попросил совета.

— Совет один: беги от неё прочь. А сейчас беги к ней. Скажи: дал обет, должен быть священником. Скажи, пьёшь запоем, страдаешь припадками, скажи, дерёшься со сна. Уговори её, откупись чем-нибудь.

— Думаешь, поверит?

Леонида пожала плечами:

— Она сама должна отступиться от тебя, отказаться от тебя!

— Позвони мне завтра. Спасибо за совет. Скажу всё дословно, что советуешь.

Не успела войти в дом, раздался звонок:

— Сынок, ты? Сынок, я, Кланя, плох наш Батюшка. Приезжай. Хочет поговорить с тобой.

Господи! Одно к одному! Помилуй!

Электричка, пешком двадцать минут.

Добралась до о. Варфоломея к вечеру.

Он спал, когда она приехала. И всё лицо было в мелких капельках пота. Леонида всю ночь обтирала его лицо водой, смачивала губы. Жар не спадал.

— Не умирайте, прошу вас, — молила.

Утром о. Варфоломей пришёл в себя, но никого не узнал и снова уснул. Теперь около него сидел старенький доктор, его друг юности: делал ему уколы и молился за него.

Кланя вызвала Леониду в гостевую комнату:

— Сынок, проведи службу вместо отца Варфоломея.

— Я не имею права, у меня ещё нет сана.

Кланя бухнулась перед ней на колени.

— Троица — святой праздник сынок, — плачет Кланя. — Полный храм людей! На сто километров одна церковь. Отец Варфоломей наверняка попросил бы тебя об этом тоже. Бог тебя простит. Пусть не служба, ты просто помолишься вместе с людьми!

Леонида подняла Кланю с колен.

— Я тебе, сынок, одежду приготовила, только чуть короче будет.

— Не могу, тётя Кланя, — твёрдо сказала Леонида.

Она закрыла глаза, как было с ней дважды в жизни, всей страстью своей, всей душой своей начала молиться об о. Варфоломее и звать Бога — помочь ему. И вдруг, как это уже было с ней, внутренним зрением увидела Свет, он струился сильным потоком сверху. И Его лик был Светом, и Свет был Его ликом.

— Спаси отца Варфоломея! — попросила она. И следом вырвалось: — Что ты повелишь мне?! — дрожа всем телом, спросила Леонида.

Он молчал, только Свет и Его лик сияли перед её взором.

— Я не хочу больше лжи. Я не хочу идти против Тебя. Дай ответ, — молила она. — Приказывай!

— Ты служишь Мне.

Услышала она или примерещился ей голос?

Лик Христа не отступал, мерцал ярким Светом.

— Ты со мной?

Её трясло, как в лихорадке.

Она открыла глаза. Испуганная баба Кланя во все глаза смотрела на неё.

— Что с тобой, сынок? Тебе тоже нехорошо?

Как во сне, Леонида взяла из рук бабы Клани одеяние — чужую, чуть коротковатую ей одежду. Как во сне, оделась. Как во сне, вышла к людям.

Внутренним зрением она продолжала видеть лицо Христа, и, ей казалось, лик Христа и Свет заполнили всё пространство Храма. Её продолжало трясти, как в лихорадке.