Читать книгу - "В погоне за счастьем - Дуглас Кеннеди"

Дверь открылась. Он робко приблизился к кровати. В правой руке он держал мой бокал с мартини, уже снова наполненный.

В знак примирения, — сказал он, протягивая мне бокал. Я села и взяла из его рук бокал. Он опустился рядом со мной на корточки, чокнулся со мной. — Говорят, первые десять лет брака самые трудные.

Я попыталась улыбнуться.

Я просто пошутил, — сказал он.

Я знаю.

У нас какое-то не слишком радостное начало, да?

Да, действительно.

Что я должен сделать?

Для начала перестать относиться ко мне как к домработнице. Да, я сижу дома, и это означает, что я занимаюсь покупками и веду хозяйство. Но то, что я финансово зависима от тебя, не накладывает на меня обязанность прислуживать тебе.

Я никогда не относился к тебе как к служанке.

Поверь мне, это было. И я хочу покончить с этим раз и навсегда.

Хорошо, — сказал он и отвернулся, словно ребенок, которого только что отругали.

И что касается денег… ты очень скоро поймешь, что в вопросах трат я остаюсь верна своим новоанглийским корням. Меня не интересуют меха, бриллианты, круизы на «Куин Мэри», и я никогда не стремилась «равняться на Джонсов»[33]. Не думаю, что велосипед можно приравнять к предметам роскоши, тем более что я купила его для поездок за продуктами.

Он взял меня за руку:

Ты права. Я не прав. Прости меня.

Ты это искренне говоришь?

Конечно. Просто я еще не привык жить с женой.

Я не жена. Я — Сара Смайт. Есть разница. Помни об этом.

Конечно, конечно, — сказал он.

Мы оба отхлебнули мартини.

Я хочу, чтобы у нас все получилось, Сара.

Я приложила руку к животу:

Должно получиться. В силу объективных причин.

Мы сделаем так, что все получится. Обещаю.

Он поцеловал меня в губы, нежно коснулся моих волос.

Хорошо, — сказала я и погладила его по щеке.

Я рад, что мы поговорили об этом.

Я тоже.

Он притянул меня к себе и крепко обнял. Потом сказал:

Ну что там мясной пирог, готов?

Пирог был готов. Мы спустились на кухню и поужинали. Он похвалил мою стряпню. Одобрил и торт из семи коржей и долго смеялся, когда я рассказала ему, что Беа назвала его сладкоежкой. Мы пошли в постель. Занялись любовью. На этот раз ему удалось продержаться почти две минуты. Казалось, он был искренне рад этому. Потом он страстно поцеловал меня в губы, поднялся с постели и ударился об тумбочку, которая по-прежнему разделяла наши кровати. Забираясь под одеяло, он сказал: — Надо как-нибудь передвинуть эту чертову тумбу.

В ту ночь я спала хорошо. Но рано утром меня растормошил Джордж. Даже заспанная, я сумела заметить, что он чем-то сильно расстроен.

Что случилось, дорогой? — спросила я.

Мои костюмы…

Что?

Мои костюмы. Куда ты повесила мои костюмы?

Я отнесла их в химчистку.

Что?

Я окончательно проснулась:

Ты просил меня отгладить их, я и отнесла в химчистку…

Я просил, чтобы ты сама это сделала.

Я не умею гладить костюмы.

Не умеешь? В самом деле?

Извини, в Брин-Море нас не обучали таким фундаментальным наукам.

Ты опять со своими злобными шуточками.

Я же не виновата в том, что ты такой беспечный.

Беспечный? В чем, по-твоему, я должен идти сегодня на работу?

А что с костюмом, в котором ты был вчера?

Он мятый.

Тогда отгладь его сам.

Он подошел к шкафу и со злостью снял костюм с вешалки.

Хорошо, я поглажу, — сказал он. — Потому что я знаю, как это делается.

Здорово, что Принстон хотя бы чему-то тебя научил.

Я снова откинулась на подушку, накрылась с головой одеялом. В этой позе я пролежала с полчаса, пока не расслышала, как хлопнула входная дверь, возвестив о том, что Джордж ушел на работу. Пока я лежала, у меня в животе все бурлило. Меня тошнило. Но это был вовсе не токсикоз, мучивший меня по утрам. Это было отчаяние.

Разумеется, Джордж чувствовал себя виноватым после этой утренней перепалки — и вскоре после полудня курьер доставил мне огромный букет цветов, сопровождаемый открыткой:

Я хорошо отутюженный дурак.

И я люблю тебя.

По крайней мере, это было хоть немного остроумно.

Когда в тот вечер Джордж вернулся домой, он вел себя так, будто прошел обряд очищения. Естественно, пришел не с пустыми руками: привычное подношение в виде букета цветов было подкреплено коробкой шоколада… это отражало степень его страданий от осознания собственной вины.

Два букета за один день? — спросила я, кивнув на двенадцать роз на длинных стеблях, доставленных утром. — Напоминает репетицию похорон.

У него вытянулось лицо.

Ты не любишь цветы?

Я пыталась пошутить.

Конечно, конечно, — сказал он. — Я просто так спросил, чтобы убедиться.

Спасибо тебе.

Нет, это тебе спасибо.

За что?

За то, что миришься со мной. Я знаю, что это нелегко.

Все, чего я хочу, это справедливости в отношениях между нами.

Я все понял. Я обещаю, что так и будет.

Честно?

Он заключил меня в объятия:

Я все не так истолковал. Но я исправлюсь.

Хорошо, — сказала я и поцеловала его в лоб.

Я люблю тебя.

Я тебя тоже, — поспешно сказала я, надеясь, что это прозвучало убедительно.

Но голова у Джорджа уже была занята другим, потому что он спросил:

Это что, мясной пирог так пахнет? — Я кивнула. — Ты прелесть.

В течение следующих недель Джордж действительно пытался установить между нами entente cordiale[34]. Он исключил из своего лексикона все домашние претензии. Он не стал просить Беа звонить мне с новыми рецептами его любимых блюд. Он смирился с тем, что я не умею гладить костюмы. Он не стал возражать, когда я предложила платить по пять долларов дважды в неделю за услуги приходящей домработницы. Он старался быть внимательным, тем более что моя беременность становилась все заметнее и я быстро уставала. Он пытался быть любящим и заботливым.