Читать книгу - "Поклонники Сильвии - Элизабет Гаскелл"

Филипп все-таки опоздал на дилижанс, на который надеялся успеть, но был еще один, отходивший вечером и прибывавший в Ньюкасл до полудня, и, сев в него, он мог бы, сэкономив на ночном сне, наверстать упущенное время. Но, возбужденный и несчастный, Филипп решил, что задержится в Хартлпуле лишь для того, чтобы наскоро перекусить на постоялом дворе, от которого отправлялся дилижанс. Получив информацию о городках, через которые будет проезжать экипаж, и постоялых дворах, где он будет делать остановки, Филипп попросил передать кучеру, чтобы тот по пути его высматривал и подобрал в одном из этих мест.

К тому времени, когда Филипп сел в дилижанс, он уже изрядно устал и от переутомления в дороге не смог заснуть. По прибытии в Ньюкасл он забронировал для себя место на ближайшем смаке^[80], отплывавшем в Лондон, и затем направил свои стопы на улицу Сайд, к Робинсону, чтобы разузнать все что можно про новый плуг, который интересовал его дядю.

И уже довольно поздно, ближе к вечеру, добрался он до небольшого постоялого двора у пристани, где намеревался заночевать. Заведение это было третьесортное, и останавливались здесь, главным образом, моряки; его порекомендовал Филиппу Дэниэл Робсон, хорошо знавший эту гостиницу в прежние времена. Но здесь было чисто и уютно, и хозяева показались Филиппу вполне респектабельными людьми.

Однако моряки, выпивавшие за стойкой бара, вызвали у него отторжение, и он тихо поинтересовался у хозяйки, нет ли в ее гостинице еще одного зала. Женщина удивленно посмотрела на него и покачала головой. Хепберн сел за отдельный стол на удалении от пылающего очага, который в этот холодный мартовский вечер был центром всеобщего притяжения, и заказал еду и эль. Потом, видя, что другие посетители поглядывают на него не без любопытства, с явным намерением завязать с ним разговор, Филипп попросил принести перо, чернила и бумагу, чтобы пресечь всякие попытки общения с их стороны. Но когда перед ним положили бумагу и новое перо, а также поставили чернильницу с загустевшими чернилами, которыми, вероятно, давно не пользовались, он долго медлил, прежде чем начать писать, неторопливо выводя первые слова:

«ДОРОГОЙ ДОСТОПОЧТИМЫЙ ДЯДЯ».

Потом Филипп отвлекся от письма, потому что ему принесли ужин, который он быстро съел. Но, даже поглощая пищу, он то и дела касался пальцами написанного. А когда допил эль, снова взялся за перо, которое теперь забегало по бумаге, ибо он писал информацию о плуге. Потом он снова надолго замер, решая, что следует рассказать о Кинрэйде. У него мелькнула мысль, чтобы написать самой Сильвии и сообщить… но что именно? Наверняка слова любви Кинрэйда она ценила на вес золота, хотя, по мнению Филиппа, они гроша ломаного не стоили; такими словами, к которым прибегнул гарпунщик, обычно обманывают и сбивают с пути добродетели глупеньких женщин. Кинрэйд должен был делом доказать свою верность, но, по разумению Филиппа, ждать от него этого не имело смысла. Однако следовало ли известить Робсона о том, что Кинрэйда силой забрали в военный флот? По идее, следовало бы, ведь последний раз он видел Робсона в компании гарпунщика. Раз двадцать Филипп подносил перо к бумаге с намерением вкратце рассказать о несчастье, постигшем Кинрэйда, и каждый раз останавливался, будто первое же написанное слово будет означать, что пути назад нет. И пока он так сидел, пытаясь перехитрить совесть, представить неясное будущее, к которому приведет его следующий шаг, в сознание его стали проникать обрывки разговора, что вели между собой моряки в зале, и он стал прислушиваться. Они болтали о том самом Кинрэйде, который сейчас занимал все его мысли. С грубоватой бесшабашностью они выражали свое восхищение гарпунщиком, который, по их мнению, отменно знал морское дело и виртуозно владел гарпуном, а потом стали балагурить по поводу его успеха у женщин, упомянув при этом пару девушек, сердца которых он завоевал. Хепберн, побледнев еще сильнее, молча добавил в этот список Энни Кулсон и Сильвию Робсон. Погруженный в горестные мысли, он сидел без движения еще долго после того, как моряки наговорились про Кинрэйда, расплатились за выпивку и ушли.