Читать книгу - "Сладкий папочка - Лиза Клейпас"

– Я не знала, – тоненьким голоском пискнула я. – Меня никто не предупредил. Я переселюсь в другую комнату.

– Нет-нет, он там никогда не останавливается, – сказала Гретхен. – Он живет в десяти минутах езды отсюда. Комната уже не один год пустует, Либерти. Гейджу, я уверена, будет приятно, если кто-то воспользуется ею.

«Да, как же! Черта с два ему будет приятно», – подумала я, протягивая руку за своим бокалом вина.

Позже, тем же вечером, я раскладывала свои вещи из косметички перед умывальником в ванной. Отодвигая верхний ящик тумбочки, я услышала, как в нем что-то гремит и перекатывается. Осмотрев ящик, я обнаружила там несколько личных вещей, вероятно, уже давно забытых. Бывшая в употреблении зубная щетка, карманная расческа, старый тюбик геля для волос... и упаковка презервативов.

Прежде чем рассмотреть ее поближе, я повернулась и закрыла дверь ванной. В коробочке оставалось три из двенадцати блестящих пакетиков. Презервативы были незнакомой мне марки, я такой раньше никогда не встречала, английского производства. Сбоку на одной из сторон коробочки имелась любопытная надпись: «Кайтмарк[19]– залог вашего спокойствия». Это что еще за черт? Европейская версия знака «Гуд хаускипинг»[20], что ли? Я не могла не обратить внимание на маленькую желтенькую наклейку в виде солнышка с лучиками в углу коробочки, на которой значилось: XL – «очень большой». Как раз для него, мрачно подумала я, потому что уже раньше обозвала про себя Гейджа Тревиса здоровым хреном.

Я никак не могла придумать, что делать со всеми этими вещами. Не возвращать же Гейджу презервативы, о которых он давно забыл. Однако и выбросить его вещи я не могла по причине некоторой, очень малой, вероятности, что он вдруг однажды о них вспомнит и спросит, куда я их дела. Поэтому я затолкала их подальше в ящик, а свои принадлежности сложила впереди. О том, что мы с Гейджем Тревисом делим один ящик, я пыталась не думать.

Никогда в жизни я еще не была так занята, как в первые несколько недель в доме у Черчилля, и никогда, даже при жизни мамы, не была так счастлива. Каррингтон быстро обзавелась новыми друзьями и делала успехи в новой школе, где имелись уголок живой природы, компьютерный класс, богатая библиотека и многое другое для всестороннего развития детей. Трудностей адаптации в новой среде, к которым я себя готовила, Каррингтон, по всей видимости, не испытывала. Быть может, все дело в возрасте – ей оказалось проще приспособиться к новому странному миру, в котором она очутилась.

Люди, как правило, обращались со мной приветливо, с этаким сдержанным дружелюбием, приберегаемым для обслуживающего персонала. Мой статус личной помощницы Черчилля обеспечивал мне доброе отношение со стороны окружающих. Я видела, когда бывшие клиенты салона «Уан» узнавали меня, но сама я не могла припомнить, где мы встречались. В той среде, где вращались Тревисы, было очень много богатых людей. Одни были родовиты и богаты, другие – просто богаты. Однако все эти люди независимо от происхождения их состояния – заработано ли оно своим трудом или получено по наследству – были твердо настроены наслаждаться им по полной программе.

Хьюстонское высшее общество в массе своей светловолосо, загорело и хорошо одето. К тому же оно стройно и подтянуто, несмотря на то что город ежегодно входит в «Десятку самых тучных». Богатые люди держат себя в превосходной форме. Это благодаря нам, простым людям, любителям бурритос, «Доктора Пеппера»[21]и жареного куриного стейка, Хьюстон обрел такую славу. Не можете позволить себе членство в спортивном клубе Хьюстона – заплывете жиром. Совершать пробежки по улицам города, когда большую часть года столбик термометра зашкаливает за верхнюю отметку, а в воздухе висит смертельная доза углеводорода, нельзя. Но даже если б воздух и не был таким отвратительным, все равно в публичных местах вроде Мемориального парка бывает чрезмерно многолюдно и небезопасно.

Хьюстонцы народ не больно гордый и выбирают для себя самый простой выход из положения – обращаются к пластической хирургии, которая пользуется здесь гораздо большей популярностью, чем где бы то ни было, за исключением разве что Калифорнии. Создается такое впечатление, будто каждый здесь когда-нибудь да ложился под скальпель пластического хирурга. Не можете позволить себе операцию в Штатах – смотайтесь за границу и вставьте себе имплантаты или сделайте липосакцию по дешевке. А если воспользуетесь кредитной картой, сможете заработать столько очков, что их хватит, чтобы окупить билет «Саутвест эрлайнз».

Однажды мне пришлось сопровождать Гретхен на уколы ботокса за ленчем, где они с подругами болтали, ели и заодно по очереди делали инъекции. Гретхен попросила меня отвезти ее, потому что у нее обычно после инъекций ботокса начиналась мигрень. Это был белый ленч, под этим я подразумеваю не цвет собравшихся за обедом, а цвет самой еды. Начался он с белого супа – из цветной капусты с сыром грюйер, хрустящего салата из белой хикамы и белой спаржи с заправкой из базилика. Затем шло главное блюдо – белое куриное мясо с грушами, варенными в восхитительном крепком бульоне, и десерт – из белого шоколада и кокоса.

Сидеть за ленчем, наблюдая за обслугой, было здорово. Группка из трех человек работала слаженно, как часовой механизм. То, как они передвигались и поворачивались, ни разу даже не задев друг друга, напоминало танец.

Когда пришло время уходить, каждый гость в качестве сувенира получил шелковый шарфик от «Эрме». Как только мы сели в машину, Гретхен свой отдала мне:

– Возьмите, деточка. Это вам за то, что вы меня свозили.

– Ой нет, – начала я отнекиваться. Сколько в точности стоит этот шарфик, я не знала, но всем известно, что вещи от «Эрме» стоят сумасшедших денег. – Не стоит, Гретхен.

– Берите, берите, – настаивала она. – У меня их и без того слишком много.

Принять подарок вежливо у меня не получилось. Не потому, что я не чувствовала благодарности, – просто после долгих лет жесточайшей экономии, когда мне приходилось считать каждое пенни, такая расточительность меня смущала.

Я купила нам с Черчиллем переговорное устройство и всегда носила одну рацию с собой, прицепив ее к поясу. Первые два дня Черчилль связывался со мной, наверное, каждые пятнадцать минут. Ему доставляло удовольствие пользоваться этим удобством, но самое главное, он теперь, находясь в своей комнате, больше не чувствовал себя таким изолированным от всех.

Каррингтон без конца клянчила у меня рацию. И всегда, когда я наконец уступала и давала ей ее на десять минут, разгуливала по дому, переговариваясь с Черчиллем. В коридорах то и дело эхом отдавались слова «вас понял», «прием» и «пропадаешь, приятель». Вскоре они заключили договор, что в течение часа перед ужином палочкой-выручалочкой Черчилля будет Каррингтон и что она тоже получит личную рацию. Если Черчиллю нечем было ее загрузить, Каррингтон начинала ныть, так что ему приходилось что-то придумывать, лишь бы ее занять. Однажды я подглядела, как он специально бросил дистанционное управление на пол, чтобы можно было призвать Каррингтон на помощь.