Читать книгу - "Возлюбленная кюре - Мари-Бернадетт Дюпюи"

Для доктора де Салиньяка это было мучением. Ему хотелось схватить жену и скрыться, убежать подальше от этого просторного зала, где их бросили на съедение любопытной толпе, смакующей без разбора и чьи-то любовные похождения, и чье-то горе. Под внешним высокомерием он скрывал глубочайшее отчаяние и самую заветную мечту – увидеть, как этот кошмар наконец закончится, и увезти Матильду домой, чтобы заботиться о ней до конца жизни. В его сердце, чьи веления не поддаются никакому логическому объяснению, любовь к жене крепла с каждой секундой. Стоит ли удивляться, что он обратился к Господу со словами: «Всевышний, сделай так, чтобы я смог прожить с ней всю жизнь и воспитывать вместе нашего сына! Я простил ее, как ты прощаешь нас, несчастных грешников!»

* * *

Заседание получилось напряженным, все устали, поэтому было решено перенести его на завтра. На следующий день Ролан Шарваз выглядел уже менее уверенным в себе. Ободрения он искал в наивном взгляде сестры, сидевшей в четвертом ряду. Марианна повязала на шею голубой платок, и своим цветом он напомнил обвиняемому о летнем небе и утраченной свободе.

Сестра так и не смогла добиться разрешения на встречу, поэтому писала ему в тюрьму. Так Шарваз узнал, что она уехала из Сен-Жермен и поселилась здесь, в Ангулеме, в маленьком семейном пансионе возле городских ворот. «Хорошо, что я успел показать ей, где храню сбережения, – подумал он, улыбнувшись девушке. – Этого хватит, чтобы вернуться домой, в Савойю».

Председатель суда с угрожающим холодком в голосе, всем своим видом демонстрируя отвращение, снова обратился к обвиняемому:

– Шарваз, я хотел бы прояснить последний момент. Несколько достойных доверия свидетелей видели, как вы добавляли сахар в стакан с белым вином, а потом дали служанке это вино выпить. К тому времени она уже мучилась желудочными болями. Сначала вы отрицали, что в доме имеется сахарная пудра, и в ходе обыска в пресбитерии продемонстрировали жандармам кусковой сахар. Каким же безжалостным и беспринципным надо быть, чтобы отравить вино на глазах у посторонних! Что касается мышьяка, то вы вполне могли украсть его в доме Салиньяков, особенно если мадам де Салиньяк была вашей любовницей и сообщила все, что вы хотели знать. Также вы могли раздобыть его у фермеров по соседству. Они часто избавляются с его помощью от крыс.

– Я ничего такого не делал. Да и зачем, ведь у меня был кот! – побелев как смерть, все же нашел в себе силы возразить Шарваз.

Ситуация складывалась в пользу Матильды и против него. Он закрыл глаза, чтобы ничем не выдать своего негодования. «Этот рогоносец-доктор все-таки купил судей, и его обожаемая женушка вывернется! А ведь мы оба приложили руку к смерти Анни…»

Его предположения относительно вердикта оправдались, хотя в обвинительной речи прокурор его любовницу не пощадил:

– Это не первый случай, когда правосудию приходится сражаться с людскими страстями, которые сегодня предстали перед нами во всей своей отвратительной наготе. Не первый случай, когда личные интересы, вынужденное подавление потребностей тела и уязвленное самолюбие объединяются против святости закона. Сегодня мы узнали, как недостойный сана священнослужитель осквернил адюльтером свое жилище, а его служанка об этом узнала и стала угрожать своему господину посрамлением и бесчестьем. Она могла погубить его, эта простая женщина, которую некому защитить, а раз так, то должна была умереть! Она из последних сил противится смерти? Тогда он удваивает старания, и наконец с последним вздохом жертвы улетают и его последние страхи! Помогала ли ему Матильда де Салиньяк? Да, помогала, мы в этом совершенно уверены. Она поддалась влиянию мужчины, который сбил ее с пути истинного. Пусть не без сомнений и моральных терзаний, но она решилась помогать ему в злодеянии! Мадам де Салиньяк сделала это и навсегда останется достойным сожаления примером слепоты, порожденной страстями. Жалкая участь этой женщины затронет судьбы многих достойных людей, которые ее любят и поддерживают даже в несчастье, и, глядя на них, мы говорим: снисхождение – это прекрасно, но зло должно быть наказано!

Матильда разрыдалась, адвокат и муж бросились к ней, чтобы не дать ей упасть. Шарваз передернул плечами, и в его черных глазах впервые отразилась жесткая натура горца. Они с любовницей сыграли в преступлении каждый свою роль, оставалось лишь дождаться вердикта. Присяжные удалились в отдельную комнату, чтобы обменяться мнениями и ответить на вопросы, которые снова и снова озвучивала толпа в зале:

– Виновен ли Ролан Шарваз в преднамеренном убийстве Анни Менье, совершенном посредством отравления? Виновна ли Матильда де Салиньяк в соучастии в убийстве и в том, что она предоставила Ролану Шарвазу отравляющее вещество, прекрасно зная, для чего он намеревается его использовать? Виновна ли Матильда де Салиньяк в том, что сознательно помогла Шарвазу отравить его служанку?

Отрезок времени, пока длилось совещание присяжных, показался Матильде вечностью. Оцепенение, что владело ею в первые дни заключения, вернулось. «Неужели меня отправят на каторгу? – спрашивала она себя. – Или я вернусь домой и обниму своего милого Жерома?»

Об оглашении вердикта она не могла думать без ужаса. Молодая женщина протянула руки к Колену и прочла в его глазах тот же страх.

В просторном зале заседаний было темно. Несколько свечей стояло на судейском столе, поэтому шумящих в нетерпении зрителей почти не было видно. Шарваз выглядел непроницаемо спокойным, но и он ощущал вполне объяснимый трепет.

Два часа спустя присяжные вернулись в зал. Как того требовал закон, обвиняемых вывели в узкий коридор. Мужчина и женщина, которых газетчики величали не иначе как «проклятые любовники» и «сатанинские любовники», в последний раз оказались в непосредственной близости друг от друга. Присутствие жандармов и страх за собственную будущность помешали им обменяться словом, но они обменялись взглядами, поскольку чувствовали – увидеться им больше не суждено. «Ты меня не предала. Наверное, хоть чуть-чуть, но ты меня до сих пор любишь! – пытался сказать взглядом Ролан. – Знай, я люблю тебя, несмотря на все то, что ты сегодня услышала». Во взгляде же Матильды читались паника и животный страх перед наказанием. «Это все ты виноват! Ты меня соблазнил, ты заставил украсть этот яд, все это ты, ты, ты! Я тебя ненавижу!»

В ту же секунду Матильду вызвали в зал. Шарваз послал ей искреннюю, нежную улыбку, которую она никогда не смогла бы забыть, даже если бы захотела.

Вернувшись в зал, она застыла – хрупкая, бледная, отчаявшаяся. Когда председатель огласил оправдательный приговор, она вскрикнула, а потом расплакалась. Колен, ни секунды не медля, бросился к ней и сжал в объятиях. Родители и друзья поспешили увести ее в зал – вернуть, так сказать, в лоно «порядочной публики». Одна из тетушек Матильды, до сих пор обнимавшая Жерома, позволила ему выбежать навстречу матери. Молодая женщина успела поцеловать сына и тут же лишилась чувств. Ее унесли в смежную комнату, и дверь захлопнулась, отгораживая счастливое семейство от остального мира.

В зале возмущались и свистели, хотя нашлись и те, кто от души радовался такому повороту событий. Однако все это уже не имело значения. Матильда была спасена.