Читать книгу - "Анатомия чувств - Гайя Колторти"

Папа бросил на тебя выразительный взгляд. Да, пожалуй, это было лучшее решение — ты встал и оставил их одних.

Задумчивый, ты направился на второй этаж, но не пошел к Сельвадже. Ты знал, что ей надо успокоиться и выпустить пар вместе с гневом. Кроме того, прежде чем выслушать ее версию, ты хотел выработать собственное мнение. Ты никогда бы не поддержал ее только потому, что любил, но очевидно, она была права насчет того, что мама слишком долго оставляла ее предоставленной самой себе. Это подтверждали и месяцы совместной жизни: дома мать почти никогда не бывала, отчасти из-за работы, отчасти потому, что в свободное время они с отцом всегда куда-то уходили. Вечером она ограничивалась тем, что спрашивала у вас бегло, как прошел день, но при этом не проявляла подлинного интереса. У нее была своя жизнь, у вас — ваша. Правдой было и то, что она не выполняла своих обязанностей по отношению к вам: она не была тем типом матери, которая выслушивает и дает советы. Она была просто женщиной, которая жила с вами в одном доме, которая произвела вас на свет, конечно, и все же казалась вам чужой, как если бы ваша жизнь на самом деле ее не касалась. Ты не мог осуждать ее за то, что ей не хватало материнского инстинкта, однако и ей не следовало ставить на первое место свой досуг, отодвигая на задний план семейные обязанности.

Но и Сельваджа не должна была так жестоко с ней обращаться, она могла бы дать ей понять некоторые вещи постепенно, может быть, чаще напоминать, что ей нужно поговорить с матерью, или просто, чтобы та ее приласкала.

Одно было ясно: эта неожиданная стычка могла многое изменить.

В десять кто-то постучал в дверь.

— Да, — сказал ты, отложив учебник по химии.

Ты ждал кого угодно, например pater familias[47], но не ее. Стараясь не шуметь, она закрыла за собой дверь и села рядом с тобой на кровать. Ты обнял ее. На ней была пижама, и от нее исходил аромат только что принятого душа. Тогда ты отбросил одеяло и предложил ей лечь рядом. Сначала вы молча смотрели телевизор, обнявшись.

— Хочешь остаться со мной сегодня? — спросил ты через некоторое время.

Она кивнула, и вы сильнее прижались друг к другу в поисках удобного положения на небольшом пространстве твоей кровати.

Ты привык приходить к Сельвадже в комнату около половины двенадцатого, когда она уже ждала тебя в постели. Обычно ты сразу же юркал к ней под одеяло, и вы, обнявшись, говорили о чем угодно в полной гармонии, какую ночь ниспускает легким покрывалом на тайных любовников. Вы засыпали, не прекращая разговора, чуть ли не на полуслове.

Будильник звенел без четверти семь, чтобы тебя не застукали в постели с Сельваджей и чтобы ты мог создать впечатление, что провел ночь в своей комнате. Это вошло в привычку после того, как она получила травму. В тот вечер вы сменили комнату свиданий с уговором, что она вернется к себе без четверти семь.

— Ты была слишком жесткой с мамой, — заметил ты миролюбивым тоном.

Сельваджа слегка фыркнула поверх твоего плеча:

— Она заслужила. Надеюсь, теперь она поймет, что я пережила за все эти годы.

— Ты могла бы дать ей это понять чуточку тактичнее. Ты заметила, как она расстроилась?

— Тем лучше. Я только сказала правду. Но, если она хочет настаивать на своем, никто не осмелится противоречить женщине-полицейскому.

— Да. Но от упреков до утверждения, что она никчемная мать, все-таки далеко, тебе не кажется?

— Слушай, не начинай и ты тоже. Мне не интересна ее точка зрения. Ты еще не понял, Джонни, что наше единственное спасение — убраться поскорее из этого племени комиссаров и нотариусов? Кто нас здесь держит? Мы совершеннолетние, можем делать все, что нам вздумается.

Тебе хотелось ответить: «Ты случайно не родственница Гитлера?», но вслух ты сказал только:

— И куда же мы пойдем, по-твоему?

— На Мадагаскар. На Кубу. Туда, где на семью приходится как можно меньше полицейских.

— Они наши мать и отец, в конце концов. Давай наберемся терпения, особенно теперь, когда у них, кажется, стало что-то получаться.

Ты хотел бы еще добавить, что между правдивостью аргументации и жестокостью по отношению к родной матери лежала целая пропасть, но не сказал, а просто вздохнул. И потом, куда уйти-то? Разве ты не помнил того, что случилось в Генуе? Оставшись наедине и вдали от дома, вы чуть было не довели ваши отношения до самого серьезного разрыва.

Вы еще какое-то время молчали.

Постепенно, слушая возбужденные бормотания, время от времени доносившиеся из спальни родителей, занятых собственными выяснениями отношений, ты с удивлением обнаружил, что усталость все настойчивее давала о себе знать. Ты закрыл глаза на какое-то мгновение, расслабился, окутанный теплой нежностью ее тела, и вскорости мягко провалился в глубокий сон. Ты даже не мог предположить, что утром следующего дня Сельваджа не побеспокоится о том, чтобы вернуться в свою комнату прежде, чем кто-то застанет вас вместе.

61

Утро следующего дня приветствовало вас скрежетом поднимаемых жалюзи, потоком солнечного света из окна и, черт меня подери, громким негодованием вашей матери. Ты открыл глаза, одновременно сев на кровати, не понимая, что происходит, пока не различил знакомый силуэт, которому в этот момент предпочел бы бенгальского тигра. Мама стояла рядом с твоей кроватью и сурово смотрела то на тебя, то на Сельваджу, которая, к тому же, не обращала никакого внимания на ее присутствие в комнате.

— Могу я узнать, что это вам взбрело в голову? — кричала мама, негодуя, красная как рак.

Сельваджа совершенно спокойно, не отвечая, осталась лежать в кровати, пока ты напрягал мозг, чтобы придумать какое-нибудь оправдание, типа ночного кошмара, который мучал твою сестру, или приступа истерики… Но так и не смог ничего сказать.

— Послушай, — решился ты наконец, — она была так расстроена из-за вчерашнего…

Ты вынужден был прерваться, потому что мама слетела с катушек.

Ты никогда не видел ее в таком состоянии, но Сельваджа была непробиваема, продолжала лежать под простынью, как если бы все происходяшее вокруг не имело к ней никакого отношения.

— Не смей оправдываться, Джованни! Чтобы этого больше никогда не повторилось, ясно? — кричала мать, рассекая рукой воздух.

— Мама, это не…

— Молчать! — гаркнула она тебе в лицо.

Ты застыл в растерянности.

— Отлично, — сказала Сельваджа. — Теперь скажи, что ты здесь делаешь, и потом оставь нас в покое.

Она обратилась к матери без тени уважения, с дерзостью, которая у нее включалась как по команде и которую ты никогда раньше ни у кого не встречал.

Мама вспыхнула:

— Что я здесь делаю? Нет, это ты что здесь делаешь, кто тебе позволил влезть в комнату твоего брата?