Читать книгу - "Колдунья - Сьюзен Флетчер"

Я хотела сказать: «Пожалуйста, прости меня. Я все время думаю о твоем муже. Я хотела бы перестать, но не могу». Но я промолчала.

Вместо этого заговорила она:

— Корраг?

Мы остановились. Мы уже собирались расстаться, разойтись по домам, когда она попросила:

— Ты будешь со мной? Когда начнутся роды? Я бы хотела, чтобы ты была со мной.

Я уставилась на нее. Переспросила:

— Я?

— Ага. С твоими травами и спокойствием. Все зовут тебя лекаркой, ты знала про это?

Я не знала. Ну вот и еще одно название, чтобы повязать на шею и носить как шарф.

— Да, — сказала я. — Да, я буду с тобой.

И я была счастлива оттого, что рядом с ним такая светлая жена, такая благородная, потому что он не заслуживал худшей доли, и я была рада, что рядом с ней мужчина, видящий красоту в яичной скорлупе, которую носит в кармане. Она заслуживала такого мужчину.

«Это хороший брак. Правильный брак», — говорила я себе. И я заставила себя мурлыкать под нос, пока шла назад под грохочущими небесами сквозь жаркий густой воздух, в котором жужжали насекомые.

* * *

Смерть и рождение. Оба в один день — но такова жизнь, я полагаю. Начало и конец, а между ними жизнь, которую люди стараются хорошо прожить изо всех сил. Жить мирной и сытой жизнью, если получается, пока смерть не придет и не скажет: «Пора».

Мой конец близок. Это должно было случиться — хоть я и не похожа на большинство, но все же я человек и не могу жить вечно.

Яичная скорлупа, что он дал мне, вложив в ладонь. Я думаю, смерть похожа на нее — разбитое тело, из которого вылетело на свободу все лучшее. Я стояла на коленях около Макфэйла. Я видела седые волосы в его бровях, его зубы, его рассеченный подбородок и чувствовала его последнее дыхание — теплое, усталое и мудрое. А его вдова потом плакала и била себя в грудь кулаком. «Он ушел» — вот о чем она рыдала. Но когда неделю спустя она проходила мимо, я прошептала:

— Можно я скажу что-то? Он не ушел. Нет, не ушел.

Это то, чему меня научила Кора, и тихая смерть кобылы, и кости, что я находила в болотах, — это то, о чем кричит мышь в когтях совы, когда поднимается вверх, вверх. Чего мы можем страшиться — это того, как мы умрем. Мы можем бояться боли, и я боюсь — очень сильно. Но слово «смерть» означает «где-то в другом месте» — там, где живут ушедшие.

В наименьшем, сэр, таится эта правда — в следах, что остаются от прожитой жизни. Дети, рассказы, слова, произнесенные человеком. Места, которым он дал имя. Знаки, что он оставил в пыли или на коре. Люди, которых он любил и говорил им это.

Я знаю, что все это правда. Я искренне верю в это. «Я всегда буду с тобой», — сказала Кора. Так что когда я умру, то всегда буду в Гленко, потому что больше нет места в мире, которое я бы любила сильнее, чем это.

Но мне все равно грустно. Я боюсь сожжения, и мне грустно, потому что это будет иной мир, и он может быть прекрасным, спокойным, но я буду тосковать по Аласдеру. Я буду скучать по всяким земным мелочам. Мне жаль уходить.

Несколько дней спустя после смерти Макфэйла Аласдер пришел в мою хижину и спросил:

— Как ты?

Он вглядывался в мое лицо в поисках ответа. Он задержался немного, и мы поговорили о мире, о том, каким мы видим его, он и я. Я рассказала ему о кобыле, об Англии и диких небесах. О том, как повесили мою мать. Он поведал мне истории, старые, как его клан, и нарисовал на моей ладони карту Западных островов, а когда он поднялся, чтобы уходить, то спросил:

— Как ты живешь со всем этим? В твоей жизни было столько лишений.

Я улыбнулась:

— Другим приходилось и похуже.

— Не многим. Большинство же живет намного лучше. Они не так одиноки, как ты.

Я знала это.

— У меня были скорбные дни, — сказала я. — Одинокие. Иногда я удивлялась, как земля может вращаться, когда на ней столько горя. — Я пожала плечами. — Но ведь, кроме этого, в мире много красоты.

Он пристально смотрел на меня. Потом произнес:

— Таких, как ты, больше нет.

— Должны быть.

— Нет.

И он ушел. Он ушел, а я вскарабкалась по склону, чтобы посмотреть, как он уходит — в ущелье, по дну лощины. Лил дождь, волосы у меня обвисли, а одежда промокла, пока я смотрела на него. Разум твердил: «Иди уже, прячься в хижину», но тело не хотело двигаться. Словно два существа — голова была господином, уводящим сердце прочь, но сердце не могло расстаться с горами и дождем. «Иди же. Иди».

Да, я буду скучать по нему. Больше, чем по всему остальному.

Джейн, она ничего не смыслит в политике. Она может рассуждать о травах или интуиции — но спроси ее о королях, и она мрачнеет, качает головой. Она не понимает этого, и ее это вовсе не заботит, и у нее есть привычка ребячливо надувать губы под копной волос, что придает ей весьма невинный вид.

Она одновременно и женщина и дитя, Джейн. Размерами и формами она словно девочка — когда я услышал, что люди из Гленко называли ее «фейри», я в некотором роде верил в это, потому что у нее незаурядная внешность. Ее движения стремительны. У нее есть привычка теребить пальцы ног и щупать кожу между ними, и я вспоминаю наших мальчиков, когда они, будучи совсем младенцами, изучали свое тело. Еще, конечно, ее голос. Так могли бы говорить фейри, если бы существовали, — высоко и пронзительно.

Но, Джейн, нет сомнений, что жизнь, которую она прожила, отношение, которое она выносила (и все еще выносит), и чувства, что она испытала, совсем не похожи на детские. Не многие люди смогли бы прожить такую одинокую жизнь и перенести такие страдания. Более того, я вижу, что она влюблена. Иногда, подходя к клетке, я слышу ее. В темноте я слышу, как она шепчет его имя, повторяет его вновь и вновь. «Аласдер», — произносит она на выдохе.

То, что она чувствовала (или до сих пор чувствует) к нему, за границами моего понимания. Он женатый мужчина, и я надеюсь, что он держался твердо и уважал Божьи заповеди и свои обеты (хотя кто может знать, что уважают в землях Хайленда?) Но я скажу тебе вот что, Джейн: несмотря на ее запах и странности, я полагаю, она может внушать мужчине сильные чувства. Я сам чувствую что-то к ней, что-то отеческое. Я узнаю эти чувства: когда смотрю на ее кровоточащие запястья, натертые кандалами, я вспоминаю ободранные колени, разбитые носы и оцарапанные руки наших малюток, когда они учились ходить или бегали слишком быстро. Мне каждый раз хочется опуститься на колени рядом с ней, так же как с ними. Я хочу по-отцовски успокоить ее. Но, возможно, в этом Аласдере она возбудила что-то большее? Сложно сказать. Она не похожа ни на кого из тех людей, которых я встречал.

Я написал этому Далримплу, владетелю Стайра. Воззвал к его совести. Я написал: «Слишком много крови уже пролито».