Читать книгу - "Когда вырастают дети - Ариадна Борисова"

Санька терпеть не мог, когда она его так называла.

– Я – Санька, мамик, – напомнил он, стараясь вложить в голос как можно больше беспечности. – А Сашхен – жена завхоза Альхена из «Двенадцати стульев». Забыла?

Она, видимо, вспомнила фильм и пожаловалась голосом Эллочки-людоедки:

– Дмитриевский опять красивую вещь разбил. Ковер с краю супом испачкал… Варвар.

– У папы, как ни странно, тоже есть имя. Леонид. Можно Леня.

– Ладно-ладно, горе ты мое от ума, – мамик проворно поднялась и, всхлипывая, принялась пудрить нос. – Сам пообедаешь, мы уже покушали. Станешь котлеты греть, крышкой сковородку закрой, а то печку жиром уделаешь.

Пока Санька раздевался и слушал привычные наставления, мамик успела восстановить попорченный скорбью макияж. Наложила на губы помаду краснознаменного цвета, и Санька залюбовался. Четкая у него все-таки мамик, как из блокбастера. Жаль, что при ее киношной красоте недостатки характера сильнее выпячиваются.

Отец с испуганным выражением лица мыл в кухне посуду. Над краном виновато топорщилась кудрявая бородка, облагороженная по краям сединой. Санькина бы воля, он переместил бы бородку отцу на голову. Поперек его лысого темени зачесаны две прядки с боков и, если он идет против ветра без головного убора, волосы воробьиными крылышками порхают за ушами. Мамик грозится состричь эти остатки былой роскоши. Отец защищает свои руины с отчаянием разоренного помещика. Жалкие крылышки – последний рубеж его сопротивления.

Мамику тридцать шесть, а выглядит на десять лет моложе отца. Увидев Санькиных родителей впервые, незнакомые люди полагают, что они – отец и дочь. Малознакомые удивляются: у такой молодой женщины такой старый муж. Только друзья знают, кто отцу плешь проел. Чета Дмитриевский-Молоткова – это тот случай, когда форма довлеет над содержанием.

– Дмитриевский! Осколки прибери, ковер почисть! – приказала мамик перед уходом.

– Давай я, – остановил Санька отца, послушно примчавшегося с щеткой и совком, – на работу опоздаешь.

– Спасибо, – отец заторопился, оправдываясь на ходу. – Надумала в гостиной обедать… Я возьми да грохнись с супницей, и хорошо, что с ковра на паркет…

– Кому она была нужна, эта идиотская супница? – поморщился Санька. – Тебе? Вот и мне не нужна. Да и мамику по большому счету. Главное, что ты не ушибся. Иди, пап, все хоккей.

– Не в том дело, – пробормотал отец. – Вещь, конечно, аляповатая, но ведь кто-то над ней работал. Кто-то расписывал. Оставь черепок со дна, там внизу должна быть монограмма художника или подпись, интересно глянуть…

Дверь за отцом мягко захлопнулась, щелкнул английский замок.

Санька грел котлеты, пил кофе с молоком. Сдувал кружевную пенку к краю чашки и думал о родителях.

К отцу и мамику он относится с одинаковой жалостью, но по-разному. Так же по-разному, как они к вещам. Рациональная красота материи волнует мамика больше, чем дух. Предмет – вот он, перед глазами, его можно потрогать, пощупать, даже лизнуть. Где у него дух (душа), в какой стороне? Покажите. Наверное, отец пытался когда-то, но мамик душу не видит, хотя сама делает роскошную, разноцветную красоту из неказистых волос. Мамик – лучший мастер в женском зале одной из лучших городских парикмахерских эконом-класса. Могла бы перейти в «экстра», но хранит верность заведению, в которое пришла сразу после школы. Женщины высоких социальных слоев записываются к мамику в очередь за неделю вперед. Отец же работает художником-реставратором и считается редким специалистом, о чем только редкие специалисты и знают. Он восстанавливает красоту прошлого, а в нынешнее время не вписывается. Зарплата у него в разы меньше получки мамика. До того, пока мамик не увлеклась модным течением винтаж, она утверждала, что время бежит вперед, производит новое и не терпит старья. Старье – это секонд-хенд, б/у и хлам. На помойку. Теперь так не говорит.

Оба они любят свою работу, где все у них отрегулировано, как на дороге с правилами движения, а дома часто сталкиваются лбами, иногда до аварии, ругани и слез. И продолжают жить дальше в хроническом состоянии бездорожья. «Привычка свыше нам дана». Люди ко всему привыкают. Живут же некоторые в местах, где полгода стоит полярная ночь.

Два совершенно полярных человека зацепились друг за друга девятнадцать лет назад, когда интеллект держался на высоте и содержание ценилось больше формы. Страна в то время считалась самой читающей в мире и тащилась от передачи «Очевидное – невероятное». Мамик проходила практику в мужском зале, а отец, который еще не был отцом, но уже давно работал в Художественном музее, пришел в парикмахерскую стричься. Волосы у него тогда были густые и росли быстро. Умная голова тридцатисемилетнего холостяка нечаянно попала в энергичные руки мамика раз, другой… Потом ее покорили рассказы о красивых музейных вещах и стихи. А она покорила холостяка своей юной красотой. Он увидел в девушке созданный в свежих красках шедевр и не заметил, что картина нуждается в реконструкции. Девушка стригла прекрасные волосы реставратора и думала, что на самом деле плетет нить своей судьбы. Через год она разочаровалась в нитях судьбы и стихах, но стержнем семьи уже стал Санька.

Он всегда чувствовал себя не очень прочным узелком, зачем-то связавшим шелковую нить с холщовой. Был счастлив, если мамик за весь день не обзывала отца лохом, а тот осмеливался противостоять ее фельдфебельским замашкам. В последнее время Саньке стало до лампочки. Ну, почти. У него, в конце концов, своя жизнь, у родителей – своя. Терпели друг друга до сих пор в присутствии сына, потерпят и без него.

В списке Санькиных достоинств терпение стоит не на почетном месте. А ведь оно полезно. Благодаря терпению первобытные люди закалились и смогли эволюционировать. Смирились с всемирным оледенением, научились жечь огонь и охотиться на мамонтов. В тепле мамонтовых шкур и свете пещерных костров родился вкус к красоте вещей. Вкус сродни духу… Может, и у родителей не все потеряно. Мамик, во всяком случае, уже не ругается из-за отцовского «Парнаса».

Поэтический кабинет отец устроил себе из «тещиной комнаты» – кладовушки-пенала, в которой еще до рождения сына проявлял фотопленки. Повесил там книжные полки, приткнул письменный стол и стал писать в него стихи.

Любой труд должен приносить дивиденды. Вначале мамик одобряла вечерние занятия отца в наивном ожидании гонораров. Она не знала, что поэтов-писателей нынче развелось как нерезаных собак. Мамик ждала-ждала и чуть не рухнула, когда на вопрос о вознаграждениях отец твердо ответил:

– Я, Лиза, стихи для себя пишу.

Поскольку жизненные понятия мамика крутятся в сфере таблицы умножения, все неведомое за пределами пифагоровых столбиков тревожит ее не больше космоса.

– Значит, ты тратишь время семье в убыток? Дмитриевский, ты эгоист конченый или спятил?!

За каких-то два дня мамик продемонстрировала обширные познания в арго. У слова «спятил» оказалось множество синонимов. Потом она, очевидно, решила, что муж действительно начинает впадать в маразм (он же намного ее старше), купила ему глицин, себе – успокаивающие капли и угомонилась. Правда, только по поводу гонораров, остальные причины для негодования остались в силе.