Читать книгу - "Милая - Рене Карлино"

Улыбнувшись, он тихо засмеялся.

– Ты и теперь красивая бабочка. Дело в том, что изменения происходят здесь. – Он показал на мое сердце.

Прежде чем вернуть фотографию, я еще несколько секунд смотрела на нее, впитывая в себя их молодость. С тех пор Марта совершенно поседела, а ее ярко-голубые глаза, хотя и не потеряли своей замечательной выразительности, но потускнели, подернувшись серой дымкой, и теперь были обрамлены глубокими морщинами. Она редко пользовалась макияжем, зато, оставаясь верной классическому духу хиппи, всегда носила цветные рубашки и длинные летящие юбки или полинялые джинсы. Я протянула ей фотографию, а она продолжила разбирать коробку. Беря снимок у меня из рук, она заметила мои страдающие глаза и постаралась поскорее закрыть ее.

– Оставь все это себе, милая, и посмотри, когда будешь готова.

Отнеся коробку в кладовку в коридоре, я поставила ее на верхнюю полку до лучших времен.

После моего приезда в Нью-Йорк Шейл с Мартой несколько раз приходили в квартиру. Они собрали памятные для них вещи, и все мы приложили усилия к тому, чтобы квартира больше походила на мое жилище.

Шейл страдала молча. Посторонние могли принять ее молчание за безразличие, я ее хорошо знала. Двадцать лет назад она приехала сюда из Индии вместе с музыкальной труппой. Однажды она встретила моего отца и больше не захотела возвращаться назад. В совершенстве играя на ситаре, Шейл добилась очень большого успеха, работая с Мировым музыкальным институтом. Благодаря запредельной красоте и страсти, которыми отличалось ее исполнение, она превратилась в модного музыканта и принимала участие в разного рода действах, способствующих популяризации восточной музыки.

Хотя я никогда не видела ее плачущей на людях, я знала, что она очень страдает, потеряв моего отца. Она обнаружила его в квартире спустя несколько минут после сердечного приступа. На похоронах она играла очень длинную и печальную музыкальную пьесу, но при этом ее лицо сохраняло совершенно стоическое выражение. Когда я потом обняла ее, то поняла, что ее сари промокло на груди. Слезы падали из глаз, но выражение ее лица не менялось. Это признак чистого страдания и полного подчинения чувствам, когда душа плачет и тело не сопротивляется ей, поэтому я поняла, что она глубоко переживает.

Похороны отца больше напоминали почетную церемонию. Рядом с церковью Святой Бригитты собралась большая толпа народу, музыканты играли песни, а постоянные посетители кафе говорили о его щедрости и о его характере. Этот февральский день выдался непривычно теплым для Нью-Йорка. Помню, как я сквозь слезы с восхищением смотрела на блики света, которые, пробиваясь сквозь ветви деревьев, наполняли воздух теплом и силой. Это была прекрасная возможность попрощаться с отцом и напомнить себе о том, что его душа жива. Именно таких проводов ему и хотелось бы, чего-то скорее напоминающего тихий концерт на открытом воздухе в честь его памяти, а не грустных поминок в кафе «У Келли». В своем завещании отец потребовал, чтобы его кремировали, но не оставил никаких распоряжений по поводу своего праха. В душе я пообещала, что что-нибудь придумаю. Я найду способ прокричать «Виват!» его стихийному и любящему духу.

Шейл жила в квартире прямо над кафе. Мое жилище находилось через один дом от него, над итальянским рестораном «У Сэма». Там не подавали кофе, и они отправляли всех посетителей в отцовское кафе, утверждая, что нигде не варят такого вкусного капучино, как у нас. В благодарность мы позволяли им пользоваться небольшим складом за нашей конторой. Это были полезные отношения.

– Марта, я буду работать семь дней в неделю до тех пор, пока мы не проверим все гроссбухи, – сказала я утром перед открытием кафе.

– Разумеется, ты не обязана этого делать, ты подорвешь себе здоровье.

– Я не понимаю, зарабатываем мы деньги или теряем их, и я не собираюсь никого нанимать на работу до тех пор, пока мы не разберемся с финансами.

– Я, не глядя в бухгалтерскую книгу, скажу тебе, что дела у нас идут отлично, – сказала она, бросая взгляд на дверь, где начали собираться клиенты. – В любом случае твой отец тщательно вел документацию. Если она говорит о том, что мы в бедственном положении, значит, так оно и есть. – В этом она была права, мой отец был хорошим бизнесменом и аккуратно вел документацию.

Кафе было похоже на музей. Одна стена длинного и узкого помещения была из неоштукатуренного кирпича и оставалась в первозданном виде. Противоположная стена была обшита деревянными панелями, покрытыми толстым слоем темно-синей краски, и почти полностью завешана черно-белыми фотографиями. Среди них были фотографии знаменитых клиентов, музыкальных шоу, проходивших в кафе, а также отцовских друзей и служащих, работавших в кафе в разные годы, и совсем немного моих фото. Стойка, холодильная камера и касса, старые, по-прежнему блестели, а кофемашина, которая варила эспрессо, какой бы шумной и разболтанной ни была, сверкала при свете низко подвешенных светильников.

Над стойкой висела доска, на которой незатейливым почерком моего отца были начертаны мелом названия напитков с их описанием. Единственным, что стиралось на протяжении многих лет, были цены. Я быстро прикинула стоимость самого первого капучино, поданного за этой стойкой. Возможно, пять центов. Времена определенно поменялись, цены изменились, и на стене появилось много новых фотографий, но, не считая этого, кафе осталось таким же, как прежде. Старые деревянные полы, потертые и щербатые, но их лелеяли так же, как столики, стулья, барную стойку, протянувшуюся у окна, выходящего на улицу. В тесном помещении к стойкому запаху цитрусового масла всегда примешивался аромат эспрессо.

Отец очень заботился о том, чтобы сохранять высокий статус и репутацию своего кафе. Помню, однажды, когда я отчищала деревянные перекладины стульев, он, подойдя ко мне, положил руку мне на плечо. Подняв голову, я заглянула в его глаза цвета карамели. В них играла улыбка.

– Помни о том, что нужно прятать поглубже свою гордость, душечка, но не сомневаться в том, что она по-прежнему жива, – сказал он. Скрученная вручную сигарета в уголке рта всегда придавала особый оттенок его хриплому и отрывистому голосу.

Работая в кафе, мне хотелось испытывать это чувство гордости, стараясь при этом смиренно поддерживать его репутацию, как учил меня отец, и хотя я не знала, какое будущее уготовано мне в кафе «У Келли», я не стала бы бесчестить его память, позволив развалиться делу его жизни. Я решила, что буду трудиться как в дневную смену, так и после закрытия, тогда как Марта и Шейл будут работать через день. Дженни, единственная сотрудница кафе, работающая по найму, будет подменять их, и, таким образом, в кафе все время будут работать двое. Дженни работала в кафе уже несколько лет, она была на два года старше меня, и каждый раз, когда я приезжала в Нью-Йорк, мы возобновляли наши непринужденные дружеские отношения.

Прошло не меньше месяца, прежде чем я освоилась с заведенным в кафе порядком. Я начала узнавать клиентов. Несколько раз в неделю по утрам в кафе заходил Джо со своими братьями, обычно занимая столик в углу. Я часто ловила себя на том, что стою неподалеку и, не стыдясь, подслушиваю их веселые разговоры. От знакомого едва заметного ирландского акцента у меня теплело на душе.