Читать книгу - "Ничего не обещай - Карен Хокинс"

— Невероятно, — сказал Марк. — Я думал, что его знаю.

— Это ты мне говоришь, — сурово заметила Рокси.

Танди задумчиво покачала головой:

— Не знаю, о чем думал мистер Паркер. Этот Ларри из рук вон плохо разыгрывал женщину. Он ведь ужасно волосатый. Ни разу не видела, чтобы из неглиже высовывалось столько кудряшек. Надо бы ему в салон сходить, чтобы там над ним хорошенько поработали воском.

— Господи, — выдохнул Марк.

Рокси крепче вцепилась в руль и уставилась прямо перед собой.

Марк глубоко вздохнул:

— Мне так жаль, что тебе пришлось через все это пройти одной.

— Я была не одна. Танди была рядом.

— Верно. — Танди порылась в хозяйственной сумке и достала оттуда банку острого соуса и пакет с мясными палочками. — Я жила у нее неделю главным образом потому, что боялась, вдруг она кого-нибудь пристрелит, а я этого не увижу.

— Я рад, что мама ни о чем не знает, — убежденно и с некоторой горячностью заявил Марк.

Танди обмакнула мясную палочку в соус и задумчиво зачавкала..

— Пожалуй. Ничего плохого не хочу сказать о вашей маме, но она порядочная сука.

— Танди! — с укором сказала Рокси.

— Ну, так оно и есть, только не из тех, что громко лают. Она скорее из тех, кто кусает исподтишка, а такие, они хуже всех. — Танди похлопала Рокси по руке: — Но вы не волнуйтесь. Я ничего плохого миз Тремейн не скажу. В лицо то есть. Я ведь еду к ней по доброте душевной, чтобы помочь несчастной больной женщине.

— Ты едешь в Глори, потому что я плачу тебе тройное жалованье.

— И поэтому тоже, — весело согласилась Танди.

— В общем, когда мы приедем к матери, ни слова о Брайане и моем разводе. Идет?

— Гм… Я, конечно, не сахар, но ябедой никогда не была. Разве я стала звонить вашей маме, когда вы едва не спалили дом?

— Подождите минутку, — слабым голосом вмешался Марк. — Рокси, ты подожгла свой дом?

Рокси вновь злобно взглянула на Танди.

— Это произошло случайно. Я сложила клюшки для гольфа Брайана во дворе перед домом и подожгла их. Огонь каким-то образом перекинулся на дом.

— Аж парадная дверь загорелась! — Танди заерзала на сиденье. — И горели не только клюшки для гольфа. Она положила в костер всю одежду мистера Паркера, его любимые фотографии, два кресла, в которых он любил сидеть, его диплом юриста в рамочке и кровать из гостевой комнаты, где, как выяснилось, он и веселился со своим волосатым дружком.

— Господи! — едва слышно простонал Марк.

— Да уж. На ставнях первого этажа вся краска облезла. Пожарная бригада два часа огонь тушила. Президент ассоциации домовладельцев грозился подать на миз Рокси в суд, но она сказала ему, чтобы он лопнул. — Танди просияла. — Никогда в жизни я так никем не гордилась.

— Он сам напросился, — запальчиво заявила Рокси. — Никакого особого урона пожар никому не нанес. Я наняла рабочих, и они заново покрасили ставни. Во дворе заново раскатали газон, и сейчас и дом, и двор выглядят как новенькие. — Марк то ли зарычал, то ли застонал. — Но это было раньше, когда я злилась.

— Это было в субботу, — сказала Танди. — В прошлую субботу.

Марк положил руку Рокси на плечо:

— Почему бы тебе не рассказать мне, что происходит? Ты была со мной, поддерживала меня, когда ушла Арни. Если бы ты мне позволила, я бы тоже смог быть с тобой рядом.

Настал ужасный миг, когда слезы слишком близко подступили к глазам, но она справилась с ними и благодарно пожала руку брата. Хватит слез. Слезы для хлюпиков и маменькиных дочек.

— Спасибо, но ты все равно ничего не мог бы сделать. — Она снова положила руку на руль. — Мне сейчас хорошо. Лучше, чем когда-либо.

Танди фыркнула.

«Мустанг» Рокси повернул на длинную, обсаженную цветами подъездную дорогу, которая огибала холм перед похожим на свадебный торт особняком в викторианском стиле.

— Черт возьми! — Танди высунулась в окно. — Это дом из «Унесенных ветром»?

Марк фыркнул:

— Скорее из «Невесты Франкенштейна».

Рокси припарковала машину и, выйдя из нее, опасливо посмотрела на окно материнской спальни с белыми кружевными шторами в сборку. По спине побежали мурашки, и она непроизвольно одернула топ, прикрывая верхний край татуировки с раскинутыми орлиными крыльями.

Из открытого окна доносилось пение. Рокси задрала голову.

— Не может быть, чтобы ей было совсем плохо, раз она слушает музыку.

— Это проигрыш перед шоу, — презрительно заметил Марк. — «Скрипач на крыше» — это не музыка.

Танди наклонилась, чтобы взять свои сумки.

— «Скрипач на крыше»? Я смотрела.

— Это любимый фильм мамы.

Танди уставилась на Рокси, открыв рот:

— Ой, я не знала, что ваша мама еврейка!

Рокси покачала головой:

— Маме нравится фильм, но…

— К тому же, — Танди цепко ухватилась за тему, — мистер Тремейн назвал ее невестой Франкенштейна. Каждый знает, что все фамилии, заканчивающиеся на «штейн», — еврейские.

— Мама не…

— Жаль, я не знала, что ваша мама кушает кошерную пищу. — Танди собрала свои сумки. — Я, пожалуй, оставлю свои шкварки здесь.

— Тебе ни к чему…

Но было уже слишком поздно. Танди вышла из машины и направилась к парадной двери.

Рокси задумчиво посмотрела вслед своей домработнице, а затем повернулась к брату:

— Марк Тремейн, ты создаешь проблемы.

Он ответил ей искренней улыбкой:

— Всегда к вашим услугам, сударыня.

Рокси вздохнула. Она никогда не умела воспринимать мать с непосредственной непринужденностью брата. Конечно, Марк любил мать, а мать любила Марка, но это не мешало им скрещивать копья по любому поводу, а мирить их приходилось Рокси.

— Надо было бы купить маме цветов.

— Да, — сказал Марк, открыв багажник и выгружая пузатые пакеты Танди, набитые, похоже, сплошь велюровыми спортивными штанами, и один особенно длинный, напоминающий зеленую толстую кишку. — Ибо того, что мы побросали все свои дела и примчались сюда, чтобы она нами помыкала как хотела, явно недостаточно.

— Мама будет ждать большего.

— Рокси, она всегда будет ждать большего. — Марк протянул ей два чемодана. — Нашей маме невозможно угодить.

Рокси взяла чемоданы и пошла к дому. Брат был прав, мать никогда не бывает довольна. Рокси остановилась у подножия лестницы и огляделась. Трудно поверить в то, что она вернулась домой. В груди теснило. Она чувствовала это тиснение всякий раз, как приезжала в Глори.