Читать книгу - "Алхимия желания - Дж. Теджпал Тарун"

Она могла победить богов. Но не могла коснуться их.

«Физа! Ты ничего не знаешь, сумасшедший дурак? Или все индийские девушки в мире умерли?!»

Это правда. Она всегда говорила своим сыновьям и нам, что мы можем делать все, что хотим, со своими жизнями, кроме того, чтобы жениться на мусульманке. Она была даже согласна на жителей южной Индии, представителей других каст, если понадобится, возможно, приняла бы христианку. Все в жизни и работе было прекрасно, кроме этого. Никогда мусульманку. Ее грудь и влагалище все еще болели от груза того давнего путешествия. Ее ненависть помогла ей выжить.

Ее ненависть заполнила ее жизнь.

«Физа! Только через мое горящее тело! Так будет».

Я ушел, не став с ней спорить. Было уже за девять, и последний автобус ушел. Я пошел в Шахабад по Гранд Транк Роуд, машины и автобусы сигналили, проносясь на сумасшедшей скорости. Я продолжал идти и прошел двадцать километров до Амбалы под покровом неуклюжих, белокожих эвкалиптовых деревьев. Я пришел на железнодорожную станцию еще до рассвета. Можно было почувствовать запах готовящихся паратас в дхабах. К тому времени я остыл и успокоился. Биби Лахори предстояло пережить одно из редких поражений в своей жизни.

Позже отец пытался урезонить меня, затем, я думаю, он пытался урезонить ее, но ему сказали, что он — еще больший дурак, потому что его отпрыск — такой дурак, как я. Она сказала: «О, Паппу-Таппу, я послала тебя в большую школу, и ты стал большим дураком. Мне следовало держать тебя здесь. По крайней мере, ты был бы маленьким дураком. Я рада, что твой отец нe дожил до этого дня, чтобы увидеть тебя, твоего брата и твоих исключительно глупых сыновей».

Болезненные, давно похороненные предрассудки отца выплыли на поверхность. Он поссорился со мной. Я велел ему идти к черту. Он вернул мне комплимент. Долгая и болезненная игра друг с другом закончилась. Мы покончили друг с другом.

Мать раскачивалась, словно маятник, на заднем плане.

Я не встречался с Биби Лахори после этого дня. И вскоре, после того как мы поженились, я прекратил видеться и с отцом тоже. Мать изредка звонила, и я интересовался обоими — Биби и отцом. Но я знал, что Биби с тех пор больше не упоминала обо мне. Мать заявила, что мое изгнание оставило глубокий шрам и ее душе. Я не заметил признаков этого и не верил, что это правда. Биби Лахори наблюдала за страданиями своего мужа и сразу после этого с рассудительной ловкостью забросала его дровами, облила жиром и подожгла. Подобные ей люди преодолевали жизнь, а не размышляли над ней.

Не уступая своему желанию. Несчастные из-за его отсутствия.

Мне приходится признать, что воспоминания о ней наконец немного стерлись и перестали сдерживать меня. Мои годы восхищения ею медленно превратились во что-то вроде угрюмой оценки. Я не уверен, было ли мудро одобрять жестокость (не важно, кто боролся за жизнь): она уничтожает любое другое чувство.

Какой толстой должна быть кожа человека, прежде чем это закончится комой?

Когда она не умерла после шести месяцев, предсказанных Гатту Чачем, и была все еще жива, когда прошли другие шесть месяцев, я понял, что она не собирается умирать. Я начал верить, что она победит рак так же, как все в своей жизни. Я прекратил спорить, когда меня просили навестить ее.

Поэтому я не видел ее, когда она умерла. Несмотря на ранние предупреждения, с ней не было никого, когда она ушла. Ее сыновья периодически навещали ее, но были не готовы оставаться на ферме. Ими двигал долг, а не беспокойство. Конечно, она была слишком гордой, чтобы просить о помощи. Даже у юного Анила, который оставался с ней и спал в алькове снаружи ее комнаты. Он рассказывал мне, что привык наблюдать ночью, как она с трудом передвигается по полу к туалету. Теперь рак был в ее кишках, и ее недержание ужасало меня. Она пыталась скрыть это. Биби старалась ходить бесшумно. Анил был вынужден притворяться, что спит. Ей требовалось много времени, чтобы добраться до туалета и обратно, порой он засыпал, затем просыпался снова, когда она была в середине другого путешествия.

Я взял Физз с собой, когда отправился на ее кремацию. Вся деревня, и даже больше — вся округа, столпилась во дворе и на грязной дороге, которая вела к имению. Мужчины, женщины, дети, старики, молодые, крестьяне, торговцы, представители власти. Я обнял дюжину людей, которых знал много лет. Конечно, все знали меня. Блудный внук, который променял Биби на мусульманскую девушку. Многие мужчины и женщины — некоторые обращались со мной как с ребенком — не выдерживали и громко кричали, когда встречали меня. Физз покрыла голову чунни. Некоторые из них инстинктивно обнимали и ее тоже. Их одежда едко пахла потом и дымом.

Биби Лахори лежала на земле посредине двора. Стоял непрерывный плач. Группа старых женщин профессионально плакала, ритмично била себя в грудь. Мать обняла нас. Ее глаза опухли. Отец был в темном костюме и казался спокойным. Он пожал мне руку, затем неуверенно пожал руку Физз тоже. Хотя мужчины и женщины сидели отдельно, я посадил Физз рядом, с моей стороны.

Когда Анил обнял меня, он сказал, что Биби проснулась в предрассветные часы, позвала его и велела снять ее с постели и положить на пол. Она знала, что пришло ее время. Он сказал, что с трудом выпрямил ее ноги, когда она умерла. Последнее, что она сказала: «О Сансар Чандиа, я заставила тебя ждать?»

Все говорили, что это была самая большая похоронная процессия на их памяти. Вместе с ее двумя сыновьями, Анилом и моими кузенами Кунваром и Таруном, я подставил плечо под ее похоронные дроги. Она была легкой, как листок. Словно мы несем только бамбуковые палочки. Место кремации, которое находилось за пределами деревни, было забито народом. Множество людей сидело на недоделанной стене из кирпичей. Когда прибыл уполномоченный комиссар в белой машине «амбассадор», толпу охватил трепет. Это был молодой человек в кремовой рубашке и очках в золотой оправе, он прошел через группу плакальщиц, словно властелин среди подданных. Некоторые из них вышли вперед и коснулись его коленей. У него в руках был букет цветов — туберозы, гладиолусы и гвоздики. Он шел прямо к моему отцу и Кевату Тайа — оба были одеты в безупречные черные костюмы и галстуки — и официально пожал им руки. Я отвернулся, когда он огляделся в поисках того, кому он еще мог принести свои соболезнования.

Священник начал петь последние церемониальные гимны.

После того как Кевал Тайа ударил ее по голове деревянной палочкой сквозь колыхающееся пламя, все обмыли свои головы под краном, и каждый выбрал веточку. Затем на грязной дороге, фаланга к фаланге, словно римские солдаты, мы стали на колени в пыли и, повернувшись спиной к огню, сломали ветки, когда священник произнес нужное слово, и бросили кусочки через плечо. Наша связь с женщиной, горящей за нами, была разрушена. Круг жизни замкнулся.

Когда она возродится, то вступит в новые отношения со всеми нами. Заплатит старые долги. Закончит дела из этой и прежних жизней. Брать и отдавать.

Это сказал замученный Абхимануи своему прежнему отцу, великому Арджуна, который пришел искать своего мертвого сына во дворце Индры, царя богов. Молодой Абхимануи был убит в четырнадцать лет в знаменитой битве с ордой самых сильных воинов Кауравы, потому что осмелился войти в чакравиукх — круг загадок, из которого он не знал пути назад. Молодой Абхимануи, вечный образец для всех доблестных мужчин, которые поступают правильно, даже если они не знают путей отступления. Молодой Абхимануи, играющий в шахматы с богами, спросил своего несчастного отца Арджуна, доставленного туда господином Кришной: «Почему ты так сильно плачешь, человек? И кто ты?» На это Арджуна ответил: «Я — твой отец, и я оплакиваю твою несвоевременную смерть». Абхимануи ответил ему сквозь взрывы смеха: «Ты был моим отцом! Как во многих прежних жизнях я был твоим! Не веди себя глупо. Я исполнил свою карму. Я исполнил свой долг как воин и умер с честью в битве. Человек, иди назад и исполни свой долг!»