Читать книгу - "Ночная княгиня - Елена Богатырева"

Спиридон Дубль служил почтмейстером на Лиговском проспекте. Чтобы занять это тепленькое местечко, дававшее шестьсот рублей в год ассигнациями, он проявил столько изворотливости, столько вложил труда и претерпел душевных мук, что сие предприятие, описанное хотя бы и вкратце, могло бы составить отдельный толстый том. Однако в первую же неделю, подсчитав расход на бумагу, сургуч, свинец и укупорку отправлений, он схватился за голову. Расход втрое превышал доход при честном ведении дел, вдвое — если серьезно экономить на освещении и отоплении, и в полтора раза, если жульничать по полной программе. Выходило, что получение должности не только не облегчало его жизни, но и пагубно на ней сказывалось.

Спиридон человеком был не то чтобы вовсе без стыда и совести, но не особенно о таких вещах осведомленным. Если бы была возможность красть — украл бы, можно было бы принимать взятки и подношения — с превеликим удовольствием не преминул бы воспользоваться. Но взяток никто ему не предлагал и подношений не делал. Место почтмейстера никаких особых привилегий не имело.

Единственной привилегией его было пропускать через свои руки ежедневно чужие уведомления о смерти и рождении, о заимствовании и погашении кредитов, о погоде в других городах и самочувствии неизвестных ему людей. Дубль пристрастился читать проходившие через него письма и почувствовал в этом своеобразную прелесть. Ему даже пришла мысль выступить в каком-нибудь журнале, под псевдонимом разумеется, с эпистолярными записками. (Уж очень часто в письмах встречались однотипные описания унылых дорожных пейзажей.) Что-то в этом роде он читал совсем недавно — так же длинно, описательно и скучно.

Обладая развитым воображением, он отчетливо представлял себе людей из писем, например Марфу Игнатьевну, варящую варенье из вишни в Воронежской губернии. Вот над медным тазом поднимается легкий дымок, в котором вьется неосторожная оса. Вот белая сладчайшая пена выступает на поверхности лакомого яства, и дебелая Марфа Игнатьевна деревянной ложкой с длинным черепком снимает пробу, причмокивая губами. А рядом, из другого, правда, письма, стоит дебелая же (впрочем, все женщины в его воображении были на один лад) Екатерина Кузьминична и обсуждает с жадным соседом цены на урожай пшеницы. Обсуждают они сей вопрос громко, криком, брызжа слюной и обтирая поминутно рты рукавами.

Руки Спиридона все время тянулись к бумаге, но лавры будущего писателя тешили его воображение лишь до тех пор, пока он не наткнулся на подлинный шедевр эпистолярного искусства. Некий молодой человек обращался к даме, судя по адресу, весьма состоятельной и, судя по содержанию письма, — замужней. Письмо было страстным, полыхало пламенными признаниями и пестрило дерзкими предложениями в адрес дамы, а также намеками на некие уступки, ею молодому человеку уже сделанные.

Спиридон резко охладел к идее писательства и загорелся другой идеей. К чему, решил он, трудиться годами над романом, искать издателя, ждать выхода своего творения в свет, когда с помощью чужого романа, коротко изложенного в этом письме, он мог бы выхлопотать неплохой гонорар уже через несколько дней.

Ближайшее воскресенье он посвятил поиску адресата письма, где, как и ожидал, наткнулся и на его автора. Адресатом оказалась миниатюрная миловидная дама, жена тайного советника и мать подростков-погодков, а автором — молодой преподаватель университета, по выходным дающий мальчикам уроки немецкого языка. Все необходимые ему сведения Спиридон почерпнул у служанки, выпровоженной из дома на прогулку с мальчиками, как только окончился урок, а «господин учитель и мадам уселись в гостиной за кофеем».

Служанка оказалась женщиной в том возрасте, когда хочется высказаться обо всем на свете, но слушать уже некому — дети выросли, муж спился. Она отвела со Спиридоном душу, поведав ему и о важности своего хозяина («как индюк»), и о его состоятельности («богатей, каких свет не видывал»), и о женушке его («уж бабий век отжила, а все в молодку играет»), и об их семейной жизни («как голуби милуются, будто он ее еще с пяток лет назад за волосья по дому не таскал»). Картина выходила ясная, как стеклышко. Богатый, ревнивый и крутой на расправу муж — с одной стороны, легкомысленная, не по годам кокетливая жена — с другой. Оставалось решить, к кому из них обратиться за гонораром. К супругу — боязно. Все-таки тайный советник, может и последнего куска хлеба лишить, коли захочет. К молодому учителю — тоже боязно. Молодой, горячий, мозгов нет, кровь поминутно в голову ударяет. Да и много ли с него возьмешь — гол как сокол. Вот разве что к вертихвостке-супруге…

Вот тут-то и взялся Дубль впервые за перо. Сочинил трогательное послание мадам-распутнице, самые изысканные выражения вставил в свой денежный запрос, чтобы смягчить удар. Мол, «пребывая искренне вашим сочувствующим доброжелателем», мол, «не откажите в любезности вознаградить скромность» и, мол, «надеюсь на ваше благоразумие, единственно способное удержать в секрете нашу переписку от ревнивых глаз вашего драгоценного супруга»… А если, мол, не проявишь благоразумия, то уж не пеняй потом…

Произведение свое Дубль отправил из своей же почтовой конторы и регулярно стал наведываться к разговорчивой прислуге за новостями из гнезда разврата. Письмо было хозяйкой получено и прочитано, служанка была послана за каплями в ближайшую аптеку, а слуга — с запиской в университет. За рубль записка была показана Спиридону для беглого ознакомления, а за второй был показан также и ответ. Мадам излагала разлюбезному своему дружку содержание Спиридонова письма и просила содействия, а тот высказывался в том духе, что денег у него нет и, вообще, не желая неприятностей, он готов потерять и ее, и место, лишь бы не быть втянутым в семейные распри супругов, к нему не имеющие ни малейшего касательства.

Дубль, потирая руки, отправился восвояси, ожидая, когда дамочка выполнит инструкции. Ей надлежало без провожатых явиться в почтовое отделение на Лиговке и переслать тысячу рублей ассигнациями по вымышленному адресу. Ждать ему пришлось долго. Мадам не скоро оправилась от удара, не сразу решилась заложить кое-что из своих побрякушек, не сразу отыскала почтовое отделение на Лиговке. В половине четвертого в конторе возникла дама под густой вуалью и трясущимися руками протянула конверт, попросив ответ адресовать ей лично. Дубль покуражился, дескать, мол, личико покажите для памяти. На что дама, дрогнув голосом, сообщила ему строго, что это невозможно и что она явится завтра в половине второго.

Письмо, разумеется, Дубль никуда отправлять не собирался, а адрес придумал исключительно для отвода глаз. Конверт содержал указанную сумму, всю до копеечки, но ему почему-то жаль стало расставаться с письмом, которое приносит такие деньги. Он еще несколько раз написал к мадам-вертихвостке и заставил ее выложить ни много ни мало семь тысяч рублей ассигнациями, прежде чем вернуть ей пылкие признания сбежавшего юнца.