Читать книгу - "Жена султана - Джейн Джонсон"

— Повелитель, это правда! Я это тоже видела. Я была служанкой Белой Лебеди, но она меня отослала, когда я попыталась не пустить великого визиря в шатер. «Впусти его, впусти!» — требовала она. А когда я сказала, что так нельзя, она в ярости ударила меня по голове и выгнала, и я бросилась к императрице, и та бегом побежала, чтобы помешать такому непотребству совершиться в гареме повелителя, так-то она и увидела эту мерзость!

— Видишь? — Глаза Зиданы светятся торжеством — два врага повержены одним ударом. — Есть и другие, кто может подтвердить, что эта потаскуха отвратительно себя вела.

Она склоняется и шепчет что-то на ухо Таруб, та кивает и убегает.

Лицо Исмаила наливается кровью, темнея с каждым мгновением. Он поспешно заворачивает младенца в пеленку, задержавшись лишь на секунду, чтобы рассмотреть золотое кольцо, висящее у того на шее на цепочке.

— Повелитель, — вдруг произношу я, — ты же не поверишь этой клевете?

Сердце мое бешено колотится: лицо султана делается еще темнее. Я чувствую, как переводит на меня взгляд Зидана — это мой смертный приговор, без сомнения, его вынесет кто-то из них. Но Элис слишком растеряна, чтобы защищаться, и я должен говорить за нее.

— Белая Лебедь подарила тебе сына, воистину прекрасного сына, — продолжаю я.

Но султан смотрит на Момо, словно тот действительно — существо из иного мира: зловещий суккуб, пронырливый джинн. И правда, между отцом и сыном нет особого сходства. Голубые глаза, золотые волосы — словно Момо отбросил марокканское наследие ради рода матери.

Исмаил обращает ко мне лицо, которое кажется вырезанным из дерева: безумное и гневное. Я не уверен, что он слышал хоть слово из того, что я сказал. Он в ярости смотрит на Элис. Они глядят друг другу в глаза — султан невысокого роста.

— Это правда? — рычит он. — Ты и великий визирь?

Она смотрит на султана, потом на младенца. Тянется забрать ребенка, но Исмаил прижимает его к себе, так сильно, что тот начинает плакать.

— Отвечай!

Он надвигается, ей на подбородок летит слюна.

Ужас лишает Элис разума.

— Он… Он… Я не знаю…

Я подхватываю ее, прежде чем она упадет наземь.

Обморок спасает Элис, но ничто не спасет Абдельазиза. Один за другим подкупленные свидетели Зиданы подтверждают слова Макарим и императрицы, рассказывают, что видели великого визиря входящим в гарем в любое время дня и ночи, особенно когда муэдзин призывал всех богобоязненных на молитву; и он всегда прямиком шел в шатер англичанки. Даже маалема сердито говорит, что застала его наедине с Элис, поскольку он отослал служанок.

— Но госпожу обвинить не в чем, повелитель: она не поощряла великого визиря и терпела его присутствие лишь потому, что он утверждал, будто он — твоя правая рука.

Исмаил посылает меня за Абдельазизом. Он держит себя в руках, он каменно спокоен.

— Ничего ему не говори. Не хочу, чтобы он заготовил лживые льстивые речи.

Великого визиря приходится поискать: в конце концов, я нахожу его в хамаме, окруженного клубами пара, от чего он похож на Аладдинова джинна, выходящего из лампы. Служитель хамама, мыливший ему спину, бросает на меня один-единственный взгляд и исчезает. Хаджиб моргает, когда я встаю перед ним, вытирает пот с глаз.

— Надо же, — говорит он, глядя на меня снизу вверх с непонятным выражением лица. — Вот и ты, вернулся с войны, цел и невредим. Раздевайся, Нус-Нус, и наклонись, будь хорошим мальчиком.

— Султан просит тебя к себе.

Он поджимает губы, выдыхает с фырканьем.

— Жаль, — поднимается на ноги, бесстыдно голый. — Что бы там ни было, оно же может подождать?

— Одевайся, — коротко говорю я. — Я подожду снаружи.

Он вытирается и одевается целую вечность. Устав ждать, я врываюсь обратно в хамам и, разумеется, обнаруживаю, что визиря и след простыл. Служитель лежит в луже бледно-розовой крови в остывающем покое. Пара почти не осталось — он улетучился вместе с великим визирем, сквозь разрез в стенке шатра.

Я готов к тому, что меня обезглавят, когда сообщаю Исмаилу новости, но он лишь мрачно улыбается.

— Только виновные бегут, пока их ни в чем не обвинили.

Он высылает всадников из лагеря во все стороны.

Два дня спустя визиря приводят, он весь в синяках и растрепан.

— Он недурно сопротивлялся, — говорит капитан бухари почти с восхищением.

Два дня — долгий срок для памяти Исмаила: он мог бы давно забыть о своем приказе. Но, похоже, его гнев тихо тлел; или это Зидана ворошила огонь, напоминая о множестве разных преступлений своего противника. Сегодня она явилась в нелепом обличье поединщика, сочетающем вид воина лоби с… бог знает с чем. На ней шкура леопарда, морда зверя — на голове, одна огромная передняя лапа брошена через плечо, край заткнут за пояс. На бедре у нее меч, в правой руке — длинное копье с султаном из перьев. Глаза накрашены так, чтобы казаться еще свирепее, чем обычно. Ясно, что ее соглядатаи донесли ей о новостях еще до того, как всадники привели великого визиря, и она так причудливо оделась, чтобы посмеяться над его падением. Забыв о приличиях, она заносит конец копья в опасной близости от Абдельазиза, который закрывает голову руками и жалобно кричит:

— Помилуй, помилуй, о Величайший!

Какое-то мгновение Исмаил смотрит на него почти ласково. Потом с такой силой пинает в живот, что все тело визиря сотрясается.

— Мешок мерзости! Дрянь! Наложил свои поганые руки на то, что принадлежит мне — и только мне?

Абдельазиз стонет.

— О, Солнце и Луна Марокко, Властелин Милости и Милосердия, прости своего покорного слугу за все, что он, по-твоему, мог совершить.

— Не пытайся выпутаться, червяк! — кричит Зидана. — Я своими глазами видела, как ты лежал с Белой Лебедью.

Лицо визиря проясняется: он ждал вовсе не этого обвинения. В глазах у него появляется расчетливое выражение, он оценивает, каковы его шансы выжить. Сделав выбор, говорит:

— Но, император, все, кто знает меня, поймут, что обвинение это ложно. Влечение мое — я признаю, грехи мои многочисленны — склоняется не к женщинам, как бы хороши собой они ни были. Тебе это не по нраву, повелитель, я знаю, но тебе стоит лишь спросить своего писца и хранителя Книги ложа, милого Нус-Нуса.

Султан обращает на меня непрозрачные глаза, и его взгляд василиска так пронзителен, что я боюсь обратиться в камень.

— Говори, Нус-Нус.

Я чувствую, что начинаю дрожать. Мне хочется убить врага, заставить эту крокодилью пасть замолчать навеки; мне хочется провалиться сквозь землю. Чего мне не хочется делать, так это оглашать мое постыдное прошлое всем собравшимся. Теперь я — бухари, воин, уцелевший в походе в горы; я не хочу, чтобы во мне видели катамита. Но я должен спасти Элис. Я сглатываю, потом быстро произношу: