Читать книгу - "Честно и непристойно - Стефани Кляйн"

Когда я подошла к «Таверне» у Зеленого входа в парк, женщина, одетая в стиле детективного фильма-нуар вроде «Мальтийского сокола», спросила:

– Простите, вы не подскажете, как найти «Зеленую таверну»?

Я улыбнулась и указала ей за спину.

– Ой, спасибо!

Она и ее синие брючки развернулись и поспешили к бородатому мужчине, на груди у которого висел в люльке из пестрого шарфа младенец. Я все еще улыбалась, глядя на то, как она показывает ему направление и поправляет вязаную шапочку на голове у ребенка.

Я тоже так хотела, хотела ребенка и мужчину, с которым можно забыть обо всем на свете. Мне хотелось впитать в себя ее жизнь. Я сфотографировала их, пока они занимались разглядыванием коричнево-голубой карты.

Может быть, мое настроение улучшится, если я представлю, что нахожусь за границей, в европейском городе? Я могла бы, коверкая язык, спрашивать у прохожих:

– Э-э, лузайка, овечки? Здесь, нет?

Я могла бы устроиться, скрестив ноги, в ближайшем кафе, обернуть шею узорным шелковым шарфом, читать книжки по фотографии или задумчиво смотреть по сторонам, помешивая эспрессо, глядя, как струйка моего дыхания тает в холодном воздухе. Покончив с эспрессо, я перебралась бы в еврокафе, полное людей в коже, в футболках в обтяжку с номерами, и потягивала бы «Сансерр», глотала оранжевую мякоть устриц, обмакивая подсушенный хлеб в озерцо кокосового молока, благоухающего тайскими специями. Я могла бы тыкать солеными кусочками картошки-фри в баночку с майонезом, потом отдала бы должное десерту и тому сиропу, который они подают с десертом, именуя его вином. Впрочем, горькая истина заключается в том, что я не почувствовала бы себя лучше. Я бы почувствовала себя сытой. Сытой и полной опасений.

В поисках того, что бы сфотографировать, я вошла в парк и направилась к Овечьей лужайке. Фотографией я увлеклась уже после замужества. У Ром имелась коллекция фотокамер «Никон», сложенных в «комнате для ненужных вещей», находившейся в цокольном этаже. Большинство людей складывает ненужные вещи в ящик. Но Ром отвела для этого комнату, и я была удивлена, что там оказались и «Никоны». Будь эти фотокамеры моими, они бы висели у меня на стенах вперемешку с серебристыми черно-белыми фотоснимками, дожидаясь, пока я ими не воспользуюсь. Однажды, когда Гэйб играл с родителями в гольф, я позаимствовала одну из камер и сняла Линуса, который валялся во дворе у бассейна. Глядя в объектив, я пережила момент истины, вдруг поняв, что это будет отличный снимок, живой и полный смысла. Так и оказалось. Мне понравилась идея ловить мгновения, воспоминания, хранить их при себе, лаконичные и сжатые кадры, как те, которые я искала, выбирая рисунки для клиентов рекламного агентства. Поэтому, приобретая фотоаппарат, я преследовала две цели: занять свободное время и усовершенствовать свои навыки выбора иллюстраций. Мне и в голову не приходило, что фотография может стать источником дохода. Я мечтала просто найти дело, которым можно заниматься для себя.

Фотокамера как раз вписывалась в тот имидж туристки, который я пыталась создать. Кроссовки, рюкзачок, ну, и неизбежная фотокамера. Я вышла на лужайку, думая о том, что за границей я брожу по городам без цели, впитывая архитектуру. Я вижу стильных мужчин и спрашиваю себя, кто выбирает им галстуки; вижу монахинь и гадаю, как выглядят их волосы и кто подстригает их, если они вообще стригутся. Я слышу невинные просьбы маленьких девочек в белых вечно сползающих носочках: воздушный шарик, порция мороженого, монетка, чтобы бросить в фонтан.

Швейцар из какого-то отеля, видимо, явился на Овечью лужайку в обеденный перерыв. Лицо подставлено солнечным лучам, глаза закрыты. Интересно, сколько туристов спрашивали его сегодня о том, где развлекаются местные жители. «Нам бы нетуристское местечко», – говорила женщина в шортах и с сумочкой на поясе. Именно такие вопросы задавала и я, когда путешествовала. Но потом я стала воздерживаться от вопросов и брела, куда глаза глядят, мечтая наткнуться на потаенный ресторан, жемчужину среди ресторанов.

Наверное, только новая любовь может сравниться с радостным ощущением, что вы обнаружили нечто удивительное, еще не найденное никем. Тайный восторг согревает вас. Вино кажется удивительно вкусным, а спагетти – несравненными. Вы уверены: музыка, которую вы сейчас слушаете, будет сопровождать вас всю оставшуюся жизнь. Вы даете себе слово, возвратившись в США, посетить отдел иностранных записей в «Тауэр Рекордс», запастись этой музыкой и ставить ее во время готовки. Впрочем, вернувшись домой, вы вносите в список неотложных дел проявку пленок и телефонные звонки. А встретившись с друзьями и рассказывая о своем путешествии, о неделях, проведенных вне дома, вы вдруг обнаруживаете, что всего за несколько минут можно упомянуть и найденный вами безлюдный пляж, и едва не пойманную рыбу, и парня, с которым вы танцевали до рассвета. Оказывается, что поделиться-то почти и нечем – все это не для чужих ушей. Друзья не поймут ваших переживаний у фонтана; не поймут и того, почему лицо пожелавшей вам удачи цыганки запечатлелось в вашей памяти куда лучше, чем очертания заграничного города. Они не смогут оценить переживаний, испытанных вами в поезде, когда за окнами среди холмов мелькали фермы, и вы гадали о том, кто на них работает. Друзья станут хвалить ваши темные очки, и вы их поблагодарите, жалея, что вспомнили так мало.

Обо всем этом я подумала, глядя на швейцара на лужайке. Вот что-то подобное я чувствовала и по поводу своих отношений с Оливером. Если говорить о конкретных вещах, многое я не могла вспомнить или выразить, и получалось, что о чувствах к нему я говорю как о какой-то ерунде вроде солнечных очков. Мне потребовались долгие месяцы, чтобы понять: мы не созданы друг для друга. И даже уверившись в этом, я не переставала сомневаться в правильности своего решения.

А вдруг я просто-напросто отказываю себе в праве на счастье?

Я шла по парку, не замечая ничего, что стоило бы сфотографировать. Никаких выразительных лиц или жестов. Маленькие школьные костюмчики с кожаными перчатками; дети их перерастут, оставляя в наследство младшим братьям и сестрам. Друзья, бегущие трусцой и сплетничающие. Я понаблюдала, как рыжеволосая девочка рвет пучками траву и сует травинки в жестянку из-под содовой. Новоиспеченные влюбленные приникли друг к другу в фиолетовой тени старых деревьев. Мне не хотелось все это фотографировать. Мне хотелось позвонить Оливеру и вернуть все назад. Вместо этого я нашла островок сухой травы, положила фотоаппарат, раскрыла свой дневник и принялась писать: «И когда же моя жизнь наладится?»

Я нервничала и боялась, что так будет продолжаться вечно. Остановившись, я перелистала страницы и начала перечитывать записи, сделанные, когда я переехала к Вермишелли, после того как Гэйб в очередной раз отложил наше бракосочетание.

«Если и стоило чему-то научиться за эти годы, так это тому, как уйти самой или отпустить его. Я пока не научилась отпускать. Надеюсь когда-нибудь обрести это умение и осознать, что я – личность. Вспоминаются те дни, когда я была девочкой и не видела в себе никаких недостатков. В восемь лет, глядя в зеркало, я грезила о будущей славе и твердила, что предназначена для больших свершений. Я потеряла эту девочку и хотела бы найти силы, чтобы отыскать ее.