Читать книгу - "Колыбельная виски - Стиви Дж. Коул"

песню, потому что она напоминает мне о том, что я чувствовала тогда. А в этот момент мне просто нужно что-то знакомое.

Откладываю письмо и откидываюсь на спинку стула, деревянные ножки которого стонут. Проглатываю остатки пива, хватаю еще одну бутылку, выхаживаю туда-сюда несколько раз, прежде чем снова сесть и схватить письмо.

Ты сказал, что я небезразлична тебе.

Но я любила тебя, вот почему сказала тебе, что этого недостаточно, Ной. Мне нужно было, чтобы ты любил меня, а не смотрел на меня как на друга. Ты сказал мне, что не можешь потерять меня, и все же, ты просто ушел.

Папа просил меня держаться от тебя подальше, но я этого не сделала. Я слишком сильно любила тебя, чтобы кто-то указывал мне, что делать. Через несколько месяцев после того, как ты уехал, он признался, что велел тебе оставить меня в покое, и хотя это должно было улучшить ситуацию, это не так, потому что ты не боролся за меня, ты даже не спорил, и тогда я поняла, что это была односторонняя любовь.

Мы так и не попрощались, и трудно отпустить кого-то, когда не было никакого закрытия. Я провела много ночей, теряясь в мыслях о том, что могло бы случиться, если бы я рассказала тебе. Я слишком много раз просыпалась с ощущением вкуса твоих губ, что сводило меня с ума. Я хочу, чтобы ты знал, как сильно ты повлиял на меня, и я молюсь, чтобы написание этого письма позволило мне уйти — отпустить эти воспоминания, боль и гнев, которые вспыхивают во мне, когда я слышу твое имя.

Ты заставил меня поверить, что ты был тем, кем не был, и любовь к призраку так долго почти разрушила меня.

Ханна

Нахмурившись, я допиваю пиво, глядя на слова на странице. Я любил эту девушку. Черт, она сама сказала, что каждая песня, которую я написал, была о ней — как она могла поверить, что ничего не значит? Ты не пишешь песен о ком-то, кто не имел для тебя никакого значения.

К обратной стороне письма прикреплен конверт, но я в него не смотрю. На сегодня с меня достаточно, поэтому швыряю письма на стол, хватаю пиво и, пошатываясь, поднимаюсь по лестнице на второй этаж, миновав пять спален, которые никогда не будут использованы, направляюсь в главную спальню. Допиваю свое пиво, ставлю бутылку на тумбочку с мраморной столешницей, которая стоила четыре тысячи, а потом забираюсь под одеяло своей огромной кровати и смотрю в потолок, жалея, что вернулся в свой дерьмовый дом в том маленьком городке, где она спит у меня на груди.

Но я здесь, один.

На следующее утро просыпаюсь с сильной головной болью и со стоном переворачиваюсь на другой бок. Один день. У меня только один день дома, прежде чем я должен был вернуться на гастроли. До того, как это стало моей жизнью, я думал, что певцы сидят в своих особняках, как клоны Хью Хефнера с гитарами. Черт, я не мог ошибиться сильнее. Ты гастролируешь месяцами. Одна ночь в Чикаго, а потом летишь в Лондон. Япония, кто, бл*дь, знал, что им нравится то дерьмо, которое я пою в Японии? Потом, когда возвращаешься домой, ты пишешь песни, встречаешься с людьми. Записываешься. Даешь интервью и участвуешь в ток-шоу. Изнурительно, знаю, но пока ты не окажешься в этой шкуре, ты не сможешь оценить, как это действует на твою голову.

В Рокфорде я был просто маленьким говнюком с хорошим голосом.

Девчонки хотели меня трахнуть. Парни меня ненавидели. Но я знал, кто я, и знал, кто мои друзья: Тревор и Бенджи — и я не разговаривал с ними месяцами. Но здесь все хотят быть моими друзьями. Люди используют и злоупотребляют тобой. Ты забываешь, что ты человек, потому что все связано с брендом.

«Подумай о своем бренде, Ной».

«О, ты не можешь опубликовать это в социальных сетях, это повредит твоему бренду».

«Улыбнись! Ты деревенский парень без забот — запомни, бренд!»

Бренд! Бренд! Бренд!

К черту бренд!

Им было все равно, что я напиваюсь до одури, лишь бы улыбался и говорил с сильным деревенским акцентом: «Да благословит вас Бог» в конце каждого шоу. Это такое дерьмо.

Сажусь в постели, потирая рукой подбородок, потом хватаю телефон и набираю номер Тревора. Три гудка спустя звонок переходит на голосовую почту. Я вешаю трубку и, пошатываясь, бреду в душ, ее письма все ещё свежи в моей памяти. Чем дольше думаю об этом, тем больше злюсь. Неужели я был таким гребаным идиотом, что позволил ей просто уйти? Да, был. Я сделал это, потому что боялся получить травму, и в процессе причинил боль нам обоим.

Она ненавидит меня, должна ненавидеть. Она думает, что я использовал ее.… Я не могу этого вынести. По крайней мере, не позволю ей поверить в эту чушь. Я не могу ей позвонить. Не могу связаться с ней в социальных сетях. И у меня всего один день до того, как я уезжаю в очередной тур.

— Черт.

Выключаю душ и хватаю полотенце, когда выхожу, только наполовину вытираясь, прежде чем вернуться в свою комнату. Один день — это все, что мне нужно, чтобы все исправить. Натягиваю джинсы и футболку, которые прилипли к моему влажному телу. Хватаю чемодан у двери и вываливаю его содержимое на кровать, прежде чем запихнуть туда чистую одежду.

Она любила меня, и это все меняет.

Четыре часа спустя проезжаю мимо бабушкиного дома. Боже, я чувствую себя дерьмово из-за того, что не останавливаюсь, но она не знает, что я в городе. И никто не знает. Потому что в последний раз, когда я приезжал, люди пронюхали об этом, и бабушке пришлось позвонить шерифу, чтобы убрать фанатов с лужайки.

Выезжаю на Каунти-Роуд и проезжаю мимо старого кладбища. Когда в поле зрения появляется черный почтовый ящик, мое сердце бешено бьется в груди. Сэмпсон сидит на крыльце, когда я въезжаю на гравийную дорожку и паркуюсь под дубом. Как только глушу двигатель, он лает и несется с крыльца, пробираясь сквозь кучу листьев к моему грузовику.

— Привет, Сэмпсон. — Он кружит вокруг меня, виляя хвостом и обнюхивая штанину моих джинсов.

Знакомый скрип сетчатой двери привлекает мое внимание, и я поднимаю взгляд как раз перед тем, как она с грохотом закрывается. Джон подходит к