Читать книгу - "Венецианский контракт - Марина Фьорато"

– Мухаммеду я могу ответить словами Маймонида; он утверждал, что мудрый врач оставляет здорового в покое, вместо того чтобы прописывать лечение, худшее, чем сама болезнь.

Ещё одна тема для споров – должны ли пациенты платить за лечение. Аннибал испытывал отвращение к подобной практике, вспоминая Валнетти и его коллег-спекулянтов, которые наживались на несчастьях людей. Он ссылался на врачебную этику, которая гласила, что врачи должны получать жалованье, покрывающее их расходы, но не извлекать чрезмерную прибыль из своей практики.

Фейра склонялась к большему прагматизму.

– А что если врач, продавая лекарства, сможет лучше заботиться о своих пациентах?

– Здесь я оплачиваю все расходы, – возразил он резко, – моих денег достаточно; и я ни в чем не нуждаюсь.

Хотя в этом он был не совсем искренен.

Богатство Касонов, которое он давно выкопал из тайника возле колодца и спрятал под половицами под своей кроватью, почти иссякло к тому времени, как больница готовилась к своей первой годовщине. После этого последнего разговора с Фейрой Аннибал зашел в спальню и поднял половицы.

Он положил ларец на колени и вставил ключик, висевший у него на шее, в замок. Его рука нащупала холодные металлические диски, соскальзывающие с пальцев. Скудный запас дукатов лишь покрывал дно ларца. Он подсчитал, что этого хватит до Михайлова дня – и всё. Аннибал опустил крышку с глухим стуком и снова спрятал ларец под половицами, а вместе с ним и свои тревоги.

* * *

Фейра менялась.

Аннибал стал первым мужчиной, которого ей не хотелось держать на расстоянии. Когда она была с ним, её покрывала, её многочисленные маски, за которыми она жила, словно молодая сердцевина артишока, скрывающаяся за множеством чешуек, стали тяготить её. По ночам ей снились страстные, обжигающие сны, в которых она обнажалась перед ним. Иногда он стоял рядом, пока она раздевалась, хватал её шарфы и вуали и кружил её – снова и снова, словно она дервиш, разматывая бесконечную полупрозрачную ткань, пока она не оставалась перед ним совершенно обнажённой.

Она всегда просыпалась с горящими щеками и сразу же падала на колени и принималась молиться, но никакие молитвы не могли заглушить желание. Впервые в жизни она поняла, почему её мать сбежала с её отцом. Но она не венецианская княжна, она не могла одним движением руки в изящной белой перчатке свести с ума отважного морского капитана. Ей приходилось ждать, когда он сделает первый шаг.

И однажды вечером он сделал.

Они сидели, как всегда, возле камина. Фейра разглядывала деревянную гравюру Андреаса Везалия, стараясь разобрать латинскую надпись, когда Аннибал заговорил. Голос его казался непринужденным.

– Эта Трианни, мать маленького Аннибала, ты говорила, она снова ждет ребенка?

Фейра отложила гравюру.

– Да. Второй малыш должен родиться весной.

– Им нужен собственный дом. Их теперь слишком много.

Она молчала.

– Это противоречит санитарным нормам, сказал бы твой друг Палладио.

Она ждала.

Он нагнулся к ней. Очень близко.

– Твой дом, – произнёс он. – Вряд ли ты будешь скучать по нему?

– Там… очень холодно, – прошептала она.

– Крыша разваливается, – добавил он, тихо и нежно.

– Она протекает днем и ночью, – ответила она чуть слышно, чувствуя, что предает Салве, который заделал все щели в крыше.

– А колокольный звон?

– Будит меня по ночам, – она улыбнулась.

– Тебе стоит перебраться сюда.

Она молчала, боясь вздохнуть. Она хотела убедиться.

– И стать твоей любовницей? – прошептала она.

Её прямота не смутила его.

– Да. Ты согласна?

– Да.

Глава 30

Андреа Палладио поднялся на пятнадцатую ступеньку своей новой церкви, и радость при виде того, как создается его творение, омрачилась тяжелейшей одышкой.

Он простудился и всю неделю чувствовал, что задыхается, словно что-то сдавливало ему грудь. Он покинул дом, зная, что если дождется пятничного визита Касона, врач запретит ему ехать. А Палладио хотел только одного – работать. Он знал, что эта церковь станет его последним творением, и хотел, чтобы она осталась в веках.

Его бессмертие и его смертность внезапно сошлись на этих ступенях. Свист в легких напомнил, что ему шестьдесят девять. Он уже не мог во всем винить каменную пыль, которую вдыхал десятки лет. Он постарел.

Сабато высунул свою всклокоченную голову из дверей: «Хозяин, продолжим? Свет уходит».

На последней ступеньке Палладио внезапно пронзила острая боль. Он пошатнулся, похолодев от ужаса. Словно могучая рука сдавила ему сердце, которое трепетало, как кролик, угодивший в ловушку. Свет уходит, подумал он, охваченный внезапной паникой, и я тоже. Нет, разве Господь заберет Своего зодчего, прежде чем тот завершит строительство?

Через минуту боль прошла, и Палладио смог спуститься с лестницы, жадно глотая воздух. Сабато, шедший впереди, ничего не заметил. Когда Палладио проходил под аркой ворот, сердце билось уже спокойнее, но он все ещё чувствовал слабость и сильно вспотел. Он заметил, что стал чаще разговаривать с Богом, с тех пор как начал возводить Ему дом. Это был не духовный диалог, а просто беседа, такая же, как с любым вельможей, для которого он строил бы здание. Он вёл сотни подобных разговоров со своими друзьями, братьями Барбаро, когда строил их великолепную виллу Мазер, и к Богу он относился точно так же, обсуждая со своим небесным Господином стиль колонн или материал для мощения пола и не ожидая ответа. Но теперь он просил кое-что взамен.

Дай мне время, Боже, молил он. Только дай мне время.

* * *

Уже наступил вечер, когда Аннибал, наконец, нашёл Палладио. Первым делом он направился к нему домой в Кампо Фава и постучал тростью в дверь с золотым циркулем. Толстая кухарка, открывшая ему дверь, сообщила, что хозяин уехал на Джудекку. «Он бывает там каждый день, – сказала она, – они с Сабато возвращаются домой, словно призраки, – совершенно белые от каменной пыли».

Аннибал кивнул, заметив, что меры, введенные Фейрой, – очищающие травы и свечи с ладаном – аккуратно соблюдаются, велел кухарке продолжать в том же духе и ушел. Ему было совсем не сложно заехать на Джудекку по дороге домой. Он двинулся к аллее Дзаттере в поисках трагетто – гондолы, не переставая думать о Фейре.

Направляясь в лодке на Джудекку, он вспоминал, как она шла через зелёную лужайку к Тезону. Она всегда смотрела прямо перед собой, никогда не сбиваясь с курса, словно нос корабля, чем вновь напомнила ему Марию-ди-Леньо. Он представил себе её кожу цвета корицы, янтарные глаза, не веря, что сегодня ночью она уже будет жить в его доме.