Читать книгу - "Тайная жизнь непутевой мамочки - Фиона Нилл"

Моя мать — о, может ли она не принять вызов? — изо всех сил старается заставить белую массу двигаться. Но ее слабых сил не хватает. Масса слегка смещается, и в этот острый момент она находит выход из положения, несмотря на то, что эта огромная, цилиндрической формы глыба очертаниями и прочностью напоминает шлем викинга. Если уж сила воли моей матери не может сдвинуть ее, то и ничего не сможет, разве что топорик для льда.

— Я разделю глазурь пополам и выложу нижнюю часть на кекс, — вызывающе произносит она, указывая на буфетный ящичек, где лежат ножи.

Я открываю его. Мне хочется, чтобы она выиграла эту битву, потому что обстоятельства сложились против нее. Ящик с ножами плохо и с трудом открывается, и когда мне, наконец, удается см о выдвинуть, я нахожу внутри много разных вещей, но ни одного острого ножа.

— А у нас ни одного и нет, с начала восьмидесятых, — беспомощно произносит отец, взглянув на меня, и снова утыкается в газету, в своем блаженном неведении относительно разворачивающейся у кухонного стола драмы. Петра заглядывает через мое плечо в ящик. Я чувствую, что она критически оценивает его содержимое. Старые счета, разрозненные игральные карты, пробки, пластиковые крышки, какой-то некролог, вырезанный из «Гардиан», поржавевшие насадки для выдавливания глазури различных размеров, обрывки веревочек разных цветов, зерна риса, овсяной крупы и другие неидентифицируемые остатки, нашедшие здесь пристанище за многие годы. Снаружи, за окном, истошно блеют овцы, будто обсуждая эту свалку. Они чувствуют усиливающееся драматическое напряжение.

— Может быть, я разберусь с этим? — нетерпеливо спрашивает Петра. Не дожидаясь ответа, она вытаскивает ящик и приступает к разборке. — Как дети будут прилаживать северного оленя и Санта-Клауса на такой глазури? Она тверже бетона, не откусить, — говорит она, энергично сортируя хлам по соответствующим категориям. — Почему бы вам не позволить мне начать сначала?

— Потому что я всегда делала так! — жестко отвечает моя мать.

Очень сомневаюсь, что она вообще когда-либо делала глазурь, и меня приводит в недоумение, почему она продолжает упорствовать в своем обмане. Просто это не ее область знаний, и обе женщины были бы более счастливы, если бы Петре позволили взять на себя заботу обо всем, касающемся рождественской еды.

— Может быть, мне приготовить жареный картофель? — дипломатично спрашивает Петра, которая в данный момент явно одерживает верх. — Думаю, вы согласитесь, что если посыпать его манной крупой, а не мукой, прежде чем ставить в духовку, у него появится хрустящая корочка.

Ее рука тянется к миске с фруктами. И прежде чем успевает дотянуться, я понимаю — она хочет выбросить подгнившее яблоко, которое лежит сверху.

Моя мать идет в кладовую, и я следую за ней.

— «Б» для «бастард»! — кипятится она.

Я прикрываю дверь, чтобы поговорить с глазу на глаз.

— Сейчас для них трудное время, — объясняю я. — Чем больше они волнуются, тем больше занимают себя уборкой. Просто постарайся понять их и воспользуйся этим. Не принимай все на свой счет. Петра гордится своими хозяйственными способностями, они являются частью ее натуры. У тебя есть много другого, так что будь великодушной.

— Для меня это тоже трудное время, когда они оба здесь, — говорит она, опускаясь на табурет и, к несчастью, случайно задевая концом туфли мышеловку. — Я думала, что решение переехать в Марокко сделает ее более сговорчивой. Не могу поверить, что она способна быть чем-то столь пылко увлечена. Так мучиться из-за какой-то там глазури!

— Ей нравится соблюдать ритуал, это ее успокаивает. Это привычно. Вот ты, когда каждый год читаешь вводную лекцию о Д.Х.Лоренсе своим первокурсникам, ты ведь знаешь, как они отреагируют на слово «влагалище» и ему подобные, — говорю я. — А ведь ты нарочно хочешь вывести ее из себя этой глазурью! Именно потому, что она уезжает в Марокко! Ты хочешь, чтобы она соответствовала твоим ожиданиям. Мне кажется, тебя задела эта поздняя искра свободы в ее жизни, и потому ты стараешься загнать ее назад, чтобы она знала свое место. В любом случае она знает толк в глазури.

— С чего это мне ей завидовать? — не соглашается она.

Я удивлена выскочившему у нее слову. Я вовсе и не думала о том, что в жизни Петры есть то, чему мать может завидовать.

— Потому что впервые за все время, что ты знаешь ее, она делает что-то более увлекательное, чем ты, — отмечаю я. — Ты не привыкла к тому, чтобы она была в центре внимания.

Это объяснение, кажется, удовлетворяет ее, и я чувствую, что она передвигается на новую ступеньку.

— Итак, Люси, когда ты собираешься найти подходящую работу? — спрашивает она.

— У меня есть подходящая работа, — отвечаю я. — Заниматься домом и детьми — вполне подходящая работа.

— Это тяжелый неоплачиваемый труд, — возражает она.

— В этом я не могу согласиться с тобой, — говорю я. — Но, учитывая твои политические пристрастия, я считала, что ты была бы последней из всех, кто станет судить о ценности человека, основываясь на размере конверта с его заработной платой. И если я не зарабатываю никаких денег, то это вовсе не означает, что то, чем я занимаюсь, не имеет никакой ценности.

— Не могу поверить, что моя дочь выбрала участь домохозяйки! — Ее рот при этих словах кривится, будто они имеют горький привкус.

— На самом деле, мама, частично эту проблему создают феминистки наподобие тебя, потому что, награждая работающих женщин важной ролью в жизни, вы совершенно девальвируете семейную жизнь, — продолжаю я. — Косвенно именно вы повинны в нынешнем расколе матерей на работающих и неработающих.

Она выглядит так, словно ее захватили врасплох.

— Фред теперь ходит в детский сад, в твоем распоряжении должно быть больше времени, — бормочет она.

— А еще есть каникулы. Ты знаешь, сколько денег я должна была бы зарабатывать, чтобы оплачивать услуги няни?

Она игнорирует этот довод.

— Я хотела бы знать, когда ты собираешься заняться чем-то, что заставит работать твой мозг? — не сдается она.

— Ладно, это другой вопрос. Но я действительно использую свой мозг, только менее очевидным, более побочным способом. Во всяком случае, нельзя сказать, что если я оставила работу, то работа оставила меня. Если бы мне удалось найти какую-то работу с неполной занятостью, которую можно было бы совместить с детьми, я бы согласилась на это.

— Это такая потеря… — воодушевляется она темой беседы.

— Знаешь ли ты, что матери, имеющие детей и выбывшие из рабочего процесса более чем на пять лет, потом с большим трудом находят работу, чем восточноевропейские иммигранты, которые даже не говорят по-английски? — сообщаю я. — Разве ты не читала об этом в газете на прошлой неделе? Никто не хочет давать нам работу, по крайней мере, такую работу, которая меня бы устраивала. Это дилемма для тебя и твоих подруг-феминисток, чтобы обсудить ее в пабе.