Читать книгу - "Скандальная репутация - София Нэш"

Грейс Шеффи могла дать герцогу то, что ему было необходимо в первую очередь, — наследника. Это красивое семейство будет устраивать грандиозные приемы в саду и роскошные пикники. Розамунда представила себе двух или трех аккуратно одетых детишек в сопровождении гувернантки. Видимо, для полноты картины проклятое воображение подбросило ей еще один штрих — симпатичного спаниеля, со звонким лаем устремляющегося за палкой, которую бросает ему старший из детей — мальчик.

А Розамунда могла только ненадолго развлечь Люка. Она не имела возможности выполнить заветное желание герцогини, мечтавшей о правнуке. Она не могла бы стать настоящей герцогиней, всеми почитаемой и любимой.

Если честно, Розамунда всегда предпочитала другое времяпрепровождение. Ей больше нравилось гулять по каменистым пляжам Кеннет и Перрон-Сэндс, скакать за громко лающими собаками на охоте, карабкаться в горы, плавать в озерах. В общем, она бы с радостью занималась чем угодно, кроме устройства великосветских приемов и бесед с напыщенными аристократами. Да это было и невозможно. Ни один из них не явится на прием, если на приглашении будет ее имя.

Чтобы еще больше усугубить положение, она имела наглость попросить герцога заняться с ней любовью. Он сжалился над ней и выполнил ее просьбу в точности. В результате она поняла, что безнадежно влюбилась в него, и теперь будет вынуждена уйти от единственного человека на свете, научившего ее радоваться.

Люк закрыл глаза рукой.

— Ты видишь хоть что-нибудь? — тихо спросила Розамунда. Ее ноги словно приросли к полу, и она все еще стояла в дверях.

— Абсолютно ничего. Иди сюда, — отрывисто приказал он.

Она подошла к кровати и поставила вазу с цветами на столик.

— Что ты принесла? — Он принюхался и сморщил нос. — Уже началась подготовка к похоронам?

— Ну что ты, еще есть надежда. Я же прочитала тебе записку брата. И ты должен проявить…

— Если ты произнесешь слово «терпение», я тебя убью, — перебил Люк.

Ей неудержимо захотелось расхохотаться. В конце концов, истерика — это не только бурные рыдания, но и неконтролируемый смех.

— Вовсе нет. Я только хотела сказать, что тебе надо проявлять больше терпимости к посетителям, чтобы у них не возникало опасений за свою жизнь. — Его губы скривились — то ли от желания рассмеяться, то ли от раздражения.

— Твой букет опять подобран с глубоким смыслом?

— Ну нет, пожалуй. Ворсянка еще не расцвела, но… — Она сама не знала, решится ли договорить фразу. — Здесь есть немного дымянки. Она излечивает от хандры.

Его губы снова скривились.

— Что ж, я это заслужил. Продолжай.

— Лавр для настойчивости…

— Совершенно ненужная черта, — перебил Люк, — если, конечно, перед тобой нет французов или пиратов.

— И глоксиния, обозначающая гордый дух. — Об остальных цветах она благоразумно решила умолчать.

— А что это за знакомый сладковатый запах? — Возможно, ты имеешь в виду туберозы?

— И ты выбрала их для… — Вопрос повис в воздухе.

— Для твоего удовольствия.

— Удовольствия? Какого черта это значит? Для какого удовольствия?

— Ну хорошо, для опасного удовольствия.

— Это уже занятнее, — протянул герцог. Розамунда мысленно поблагодарила Бога за то, что тепличный красный тюльпан — признание в любви — не имеет запаха.

— Что еще?

— Если ты будешь задавать столько вопросов, мне придется добавить болиголов и паслен.

— Как хорошо, когда ты рядом!

— К твоим услугам, — усмехнулась она.

— Розамунда, ты никогда не говорила, почему так сильно любишь… — Она замерла, ожидая продолжения. — …цветы.

— Наверное потому, что они ничего от меня не требуют, не задают вопросов, и кроме того… — Она заколебалась, но все же продолжила: — Они дар красоты и покоя в зачастую уродливом мире. Каждую весну они напоминают о возможности возрождения. И еще они могут выживать в суровых условиях почти без ухода.

Люк надолго замолчан.

— Хочешь, я почитаю тебе? — предложила она. — Грейс оставила книгу.

Лежащий в постели мужчина поджал губы. Его неподвижный невидящий взгляд заставлял ее чувствовать себя неуютно. Открыв книгу на заложенной странице, Розамунда прочитала вслух две или три строчки, после чего Люк потянулся к ней и схватил за руку.

— Не надо, — резко проговорил он.

— Я думала, тебе нравится… Грейс же читала…

— Это совсем другое дело! — отрезал он.

— Понятно, — пробормотала Розамунда, абсолютно ничего не понимая. Хотя, быть может, напротив, она понимала слишком хорошо. Ей стало больно.

— Да ничего ты не понимаешь!

— Думаю, что понимаю, — возразила она.

— Послушай, Розамунда, мне не нужна твоя жалость. Лучше ничего не говори. Я слышу сочувствие в каждом слове!

— Но это же абсурд! — возмутилась она. — Вряд ли кто-то мог бы сочувствовать тебе меньше, чем я. Все как раз наоборот. Неужели ты думаешь, что я не слышу и не понимаю: «Бедная Розамунда, какая она несчастная! У нее есть только цветы, сестра, мерзавец муж, к счастью, уже покойный, оставивший ее без единого фартинга, и отец, отказывающийся ее знать. Ей даже пришлось просить меня заняться с ней любовью».

Она замолчала и, к немалому удивлению, почувствовала облегчение. Ну вот, она все и сказала. Все, что ни в коем случае не должна была говорить.

— Попроси меня опять, — сказал Люк так тихо, что она даже усомнилась, не показалось ли ей.

— Что?

— Ты все слышала. — Он отвернулся. — Но я…

— Ради Бога, Розамунда. Я же не моту напрямик просить тебя отдаться мне.

— Не можешь или не хочешь?

— И то и другое. Понимай как знаешь. Все, что угодно, только бы заполучить тебя в постель. Здесь и сейчас. — Он сжал кулаки и прижал к глазам. — Я не могу этого вынести!

Он просил ее. Ему нужна была ее помощь, чтобы забыть о гнетущей беспомощности, которую он постоянно чувствовал. Пусть даже забытье продлится лишь несколько коротких мгновений. А ведь этот человек никогда в жизни никого ни о чем не просил! И она никак не могла ему объяснить, что получит от него больше поддержки, чем он от нее.

В груди сладко заныло. Он дает ей шанс еще раз побывать в раю, перед тем как ей придется уйти.

Розамунде хватило присутствия духа, чтобы запереть дверь.

— Розамунда! — Его рука снова легла на глаза.

— Я здесь.

Она сняла платье и корсет, потом, поколебавшись, избавилась от чулок и сорочки. Вряд ли она проявила бы такую же смелость — или бесстыдство? — если бы он мог ее видеть. В комнате было прохладно, и ее пробрала дрожь.