Читать книгу - "Играй в меня - Ирина Шайлина"

— Что с ней? — спросил Димка наконец. — Сердечный приступ? Я заплачу. Сколько нужно?

— За все заплатите, — согласился врач. — И за то, что херачил у стола, хотя уже смена закончилась, и за клапан, и за все, что захотите. Вы только одно скажите, где у девочки медицинская карта?

— В поликлинике, наверное, — растерянно ответил я.

— Ту уже подняли… Почитаешь, так ваша девочка здорова и свежа, как майская роза.

— Она и была здоровой… Я её двадцать лет знаю.

Мужчина усмехнулся, затянулся жадно последний раз, с таким удовольствием, что я даже слюну сглотнул. Смял бычок в пустой и чистой пепельнице, потянулся, открыл сворку окна, впуская морозный воздух. Я жадно следил за каждым его движением, и ожидал, когда же он словами ударит, был уверен, что так и произойдёт.

— Ваша девочка с рождения больна. Порок сердца врождённый это точно, я таких повидал. Операции он не требовал, бывает, что они, так сказать… самоизлечиваются. Но вашей девочке тридцать лет, а сердце у неё, как у старушки. Вы понимаете, что у неё несколько патологий сразу? Причём если бы их лечили своевременно, по мере так сказать, поступления… то проблем было бы меньше. Но она просто извращенный самоубийца у вас. Я уверен, что острые боли у неё не менее, а скорее всего и более десяти лет. Наверняка несколько приступов сильных уже было. Знаете, я был уверен, когда её на стол положил, что сумею проблему решить одной лишь операцией, а поверьте, с моим опытом я могу себе эту уверенность позволить. Я уже одевался и машину прогревал, когда мне сказали, что в больнице два слишком богатых мужика с одной полудохлой девицей. Согласился принять, так как потом… проблем бы было не миновать, слишком у вас девочка примелькавшаяся, да и мужчины у неё, — он посмотрел на нас чуть ли не осуждающе, а мы все молчали и каждое слово его ловили, — А потом я её разрезал. Вскрыл. Поверьте — знал бы, что там раньше, даже не полез бы. Я хороший хирург, я смело это признаю. Но не господь бог.

У меня в горле пересохло. Я плевал уже на все приличия, достал из кармана пачку сигарет и закурил, Димка тоже одну себе вытащил по хозяйски, пальцы его тряслись.

— Но теперь-то, теперь все хорошо?

— Ах если бы… Я врезал новый клапан. Все, что это ей даст — несколько месяцев. Слишком сосуды изношены, он просто отторгаться начнёт. С самими сосудами я ничего сделать не могу, не в наших условиях — она просто умрёт от кровотечения. Я не бог, да… такие вот дела.

Он смотрел на нас настороженно, и я его опасения понимал — не та у меня репутация, чтобы на чай приглашать. И о том, что я мастерски проблемы доставляю неугодных людям, наверняка тоже наслышан. Да и Димка, чтоб его, тоже не последний человек. Я мог бы угрожать. Что сделать? Заставить его снова вскрыть Катину грудь и сотворить чудо? Но… я слишком пуст был. До звона просто пустой, кажется, постучи по голове и раздастся характерный глухой звук.

— Она точно больна давно?

— Вы думаете, я вас разыгрываю?

С него слетела вся бравада. Старый уже, безумно уставший человек, мне вдруг его стало жалко. И себя жалко. И Димку. А Катьку… её жалеть не получается. Потому что не верю, что умереть может. Как это, Катька, и мертвая? Так не бывает. Я сдохну, а Катька должна жить.

— Когда её можно будет навестить?

— Она в реанимации. Не сегодня, точно.

Но деньги решают многое. Я заплатил. Потом ещё заплатил. Наверное, Димка платил тоже, я словно в тумане бродил, не замечая толком ничего. К Катьке нас пустили. Она лежала, все такая же белая, как простыня больничная, которой её прикрыли. На саван эта простыня была похожа, её сдернуть хотелось, растоптать. Все вокруг пикало, цифры какие-то мелькали на табло, отмеряя, взвешивая секунды Катиной жизни.

Я привалился к стене, Димка вовсе сполз на пол. Я подумал, и сел рядом с ним. Курить снова захотелось страшно, рука даже к карману потянулась, но замерла, на полпути, словно очнувшись — какие сигареты, вообще, Катька умирает! С полу было видно её руку, тонкую, беззащитную, с иглой воткнутой в едва различимую вену. На руку было смотреть легче, чем на лицо, прикрытое на половину кислородной маской, лицо, на котором все черты заострились, даже глаза, казалось запали. Димка потянулся к постели, намотал на палец прядку тёмных волос, замер так, на несколько секунд, потом беспомощно уронил руку.

— Умирает, — глухим голосом сказал он. — Ты представляешь, умирает она. Мы её делим, делим, а она дохнет по капельке десяток лет и молчит.

И засмеялся. Смех дикий, неуместный заполнил комнату, метался, от стены к стене, не мог вырваться наружу, запертый, вместе с нами. От него мурашки по коже. С безумной силой захотелось ему по морде двинуть, даже кулаки зачесались, заревел бы что ли, лучше.