Читать книгу - "И весь ее джаз… - Иосиф Гольман"

Время как будто повернулось вспять.

На пристани все те же действующие лица: Мария Ежкова, ее родители, Женюля, которая опять куда-то торопилась, и Электровеник, состоящий, как известно, из двух наэлектризованных частей — Электры и Вениамина. Впрочем, они и в этом нарушали все известные законы физики, потому что взаимоотталкивались и взаимопритягивались одновременно, перманентно и очень громко.

Все попытки родителей и Женюли успокоить близнецов имели лишь кратковременный эффект — от двух до десяти секунд, в зависимости от грозности предупреждения.

Впрочем, встречающих — по сравнению с июлем — добавилось: присутствовали также профессор Береславский с женой Натальей, Верочка Евлагина с папой и Джама Курмангалеев.

Время же вспять вовсе не поворачивалось — снежные мухи так и летали по воздуху, поэтому всем, кроме близнецов, было не жарко.

Тем же почти всегда было жарко, потому что при движении выделяется тепло, а близнецы и были живым воплощением движения. А также смеха, воплей, слез, бескорыстной братской дружбы и ежесекундной жесткой конкуренции.

— Вон он плывет! — вскрикнул Ефим Аркадьевич, первым увидевший вожделенные контуры. Профессор вовсе не был зорким соколом. Зато был профессором. И единственный из собравшихся прихватил с собой монокуляр — половинку здоровенного бинокля. — Я даже Михалыча вижу! — добавил он громко через пару минут.

Впрочем, все и так понимали, что появившийся на горизонте катер и есть долгожданный джаз-арт-кораблик. Потому что все остальные катера их нормальные капитаны уже поуводили по близлежащим затонам на долгую зимовку. Река была совершенно пустынна, зимой по ней ходили только прогулочные суда «Редиссон». И то, по слухам, циркулировавшим среди капитанского состава, имитировал судоходное движение лишь один теплоход, исключительно для поддержания имиджа. Лед на Москве-реке хоть и не арктический, но дело свое знает. Даже плавая по каналу, пробитому ледокольным буксиром, рискуешь к лету попасть на судоремонтную верфь, обновлять металлический корпус. В то время как летом по реке плавают все основные деньги.

Теперь уже и без бинокля было видно, что это Михалыч, уверенно ведущий к причалу их переделанный и отремонтированный банкетоход.

Впрочем, он вовсе не был традиционным банкетоходом, предназначенным в меньшей степени для прогулок, а в большей — для традиционного российского отдыха с обильной едой, еще более обильным питьем и танцами с потенциальной дракой на закуску. Соколов как-то рассказывал, что у него на корпоративе умудрились подраться даже члены совета директоров банка. Хотя, как правило, ущерба здоровью отдыхающих при этом не наносилось. Скорее — сбрасывалось напряжение ежедневной жизни.

Да и далеко не каждый рейс — и даже не каждый пятый — сопровождался полудружеской потасовкой.

На этом же, сейчас причаливающем, банкетоходе таких неинтеллигентных эпизодов, скорее всего, вообще не будет. Потому что в данный момент вершилось историческое событие — к бетонной стенке швартовался первый в истории Москвы — а может, и всех рек мира — джаз-арт-корабль! Ну или, с учетом его негигантских размеров — джаз-арт-кораблик.

Вообще, вопрос наименования стоял остро. Известно, что как корабль назовешь — так он и поплывет. Сначала из уважения выслушали мнение профессора. Он предложил назвать просто: «Е. А. Береславский». И был готов за свой счет изготовить золоченые буквы для бортов.

Проект максимально деликатно отклонили.

Потом еще были десятки вариантов имени для джаз-арт-кораблика. Чего только не выдумывали, от профессиональных «Барабан», «Валторна» и «Мастихин» до концептуальных «Джаз-хаос» и «Арт-нирвана». В конце концов все варианты названий просто отбросили, оставив первоначальное, техническое — «Джаз-Арт-Кораблик». В принципе, все равно получался привет в сторону профессора — это же он организовал первый в истории российской столицы джаз-арт-заплыв.

А катер уже встал у причала, накрепко привязанный к нему прочными швартовыми канатами. И Михалыч, теперь вживую, не через стекло рубки, махал им рукой — мол, чего стоите? Карета подана.

Народ потянулся к перекинутым на берег коротким сходням.

Причал здесь был, по сравнению с Краснопресненской, совсем маленьким — даже «Москва», длиной менее сорока метров, встала бы впритык. Но для короткого 544-го проекта — то, что надо.

Самое же главное в этом причале было то, что он был свой. Его выделили — с помощью Береславского, Вериного папы и еще пары серьезных лиц — в пользование именно под организацию культурных музыкально-художественных мероприятий. Так и было написано в серьезном документе с печатью мэрии. Соответственно, арендная плата была насчитана совершенно незначительная.

И хотя усовершенствовать причал пришлось на свои деньги — вбить дополнительные сваи, восстановить и освидетельствовать электрохозяйство, — все равно это были мизерные суммы по сравнению с арендой любого другого помещения в центре Москвы.

Получено также было разрешение и на работу камбуза.

Единственно, чего не хватало капитану Ведерникову для полного счастья, — подвода питьевой воды и канализационного стока. Чего не было — того не было. Выручали старые связи. За малые деньги водовозка заполняла объемистые танки — теплоход все-таки! — пресной водой, а ассенизатор вывозил то, что ему положено вывозить. Но все платы за эти услуги опять-таки были незначительны в сравнении со свалившимся счастьем — собственный выставочный, он же концертный, зал прямо в сердце столичного мегаполиса.

Машка и профессор вошли на борт чудо-корабля с замиранием сердца: они и мечтали об этом давно, и усилий приложили немало. Остальные тоже сгорали от любопытства.

Да, мало что осталось от облезлого прогулочного катера, с трудом дочапавшего по рекам и водохранилищам из Астрахани! Все вокруг сверкало и горело свежими красками да чистым лаком. Не то чтоб богато — но аккуратно, и главное — абсолютно функционально!

В кают-компании было предусмотрено место для развешивания картин и их точечной подсветки. На открытой кормовой палубе — тоже. Одновременно можно было показать не менее сорока работ среднего формата, плюс — неограниченное количество графики в специальных портфолио.

Для музыки оказалось предусмотрено аж три воплощения. Мини-сцена в кают-компании. Между прочим, с небольшой барабанной установкой и профессиональным электронным пианино.

Следующий музыкальный пункт — назовем это микросценой — в носовом отсеке. В нем же, на самом носу, было подобие студии звукозаписи.

Разумеется, годилась для концертов и открытая кормовая палуба.

Все три площадки были снабжены отдельными комплектами звукоаппаратуры и прожекторами подсветки. И, наконец, можно было с любого места выступления музыкантов отправить звуковой поток в любую часть теплохода либо озвучить его целиком.