Читать книгу - "Гринвичский меридиан - Юлия Лавряшина"

— Можешь считать и так. Ты идешь? Я не могу так долго ждать.

Я совсем растерялась:

— Так ты снимаешь где-то рядом?

— Да прямо здесь! — легко отозвался он.

— А как же Пол?

— Хочешь, он будет спать до твоего возвращения?

— Ну хорошо… Ой нет! Я не знаю…

Режиссер благодушно сказал:

— Пусть поспит. Он устал за эти дни. Сон пойдет ему на пользу.

— Что это ты так заботишься о нем?

Не ответив, он поднялся, как обычно, без малейших усилий, словно в нем и веса-то не было, и взял меня за руку.

— Пойдем, это будет забавно. Сегодня я снимаю праздник. Самый заводной славянский праздник — день Ивана Купалы.

— Откуда ты знаешь славянские праздники, Режиссер? Я думала, что ты не отсюда родом. По-моему, ты сам говорил.

— Меня всегда привлекала Россия, — как-то очень знакомо ответил он.

— А какое отношение имеет Иван Купала к уличным воришкам?

Сбить Режиссера с толку было невозможно. У него на все оказывался заготовлен ответ.

— Самое прямое. Человек, совершающий преступление, идет против Бога, и тем самым приближается к язычникам. У них-то не было даже понятия о грехе.

— Не может быть!

— Какие-то моральные нормы, конечно, были, — согласился Режиссер. — Но, опять же, у каждого племени свои. Им даже ничего не стоило умертвить новорожденную дочь, если в семье уже было несколько детей. Ваша, женская, жизнь никогда ничего не стоила.

Я сказала — больше для себя;

— Существовали еще амазонки…

Он пренебрежительно отозвался:

— Ну, у тебя-то с ними ничего общего.

— Слава Богу…

— Пойдем же, — позвал Режиссер. — Будет весело.

Но я удержала его за руку и настойчиво потребовала:

— Только никаких наркотиков, обещай мне! Теперь нельзя. Я хочу родить ребенка.

— О ужас! — возопил он, хватаясь за голову. — Мало тебе этого старого тюфяка на шее, так ты собралась еще и ребенка на себя повесить?! Так ты не станешь "звездой"!

Я неуверенно пробормотала, стараясь не глядеть на него:

— Знаешь, Режиссер, по-моему, я не хочу быть актрисой.

— А по-моему, хочешь, — заявил он. — Только опять боишься. Я никак не отучу тебя от страха. Ты такая естественная, тебе суждено быть актрисой.

— Да разве актриса не должна в первую очередь уметь притворяться?

Он высокомерно напомнил:

— Не в моем фильме.

— У тебя все, не как у людей.

Мою иронию он с легкостью пропустил мимо ушей и вдруг рванул меня за руку:

— Побежали!

И мы помчались по полю, как в тот безумный день, когда веселье вывернуло меня наизнанку. Ветер, бьющий в лицо, усиливался с каждой секундой, будто норовил удержать. И если б не Режиссер, который крепко сжимал мою руку, то меня уже отнесло бы назад к Полу.

Наконец я выбилась из сил и крикнула:

— Давай помедленнее…

— Не разочаровывай меня! — одернул Режиссер. — Какой смысл плестись по жизни? Лучше уж сразу в петлю. Мы должны мчаться по ней галопом. Как тогда, помнишь?

— На ворованных лошадях?

Мой выпад он оставил без внимания, но темп все же сбавил, и мне стало легче дышать. Не глядя друг на друга, мы добрались до крутого, стянутого узловатыми корнями берега. Замерев у самого края, Режиссер подставил ветру лицо и с наслаждением произнес:

— Высота, скорость, стихия… Что может быть лучше?

— Любовь лучше, — убежденно сказала я и тут же поняла, что сейчас он начнет смеяться, и мне не удастся его переубедить.

— Любовь? — протянул Режиссер. — Это ты не похоть ли этого старичка имеешь в виду?

Я так и взвизгнула:

— Это не похоть!

— А что? Вы же с ним из постели не вылезаете…

— Это не похоть.

— Будь по-твоему, — неожиданно сдался он, чем окончательно загнал меня в тупик.

Обернувшись, он поманил меня с безгрешной улыбкой:

— Подойди. Взгляни вниз… Высоты ведь ты уже не боишься?

Я осторожно приблизилась к краю и, вытянув шею, посмотрела на расходившийся травяной гладью бесконечный берег реки. Внизу оказалось полно народа.

— Массовка? — со знанием дела спросила я у Режиссера.

Он коротко усмехнулся:

— Как тебе их костюмы?

Все актеры оказались полуголыми, зато головы их украшали пышные венки, сплетенные из веток, зелень которых выглядела столь свежей и сочной, будто сейчас и вправду стоял июнь. У других венки были обычными — цветочными, кажется из лютиков, а многие девушки обвязали головы голубыми лентами. Все они скакали и без конца перебегали с места на место, от чего мне не удавалось их как следует разглядеть. То и дело набрасываясь друг на друга, они целовались так неистово, будто пытались задушить.

И столь же неистовыми казались купальские огни, полыхавшие на верхушках столбов. Пахло паленой соломой и человеческим потом, хотя люди то и дело бросались в воду. Когда девушки выходили на берег, с их длинных волос стекали юркие струйки воды, которые, казалось, разбегаются по камням, — настолько живыми они выглядели.

— Их уже снимают?

— Конечно. Я ведь говорил тебе: съемка не прекращается ни днем, ни ночью. И когда ты корчилась над унитазом, тебя тоже снимали.

— Что?!

— Великолепные были кадры! Неподдельный натурализм.

— Да как ты…

— А твой друг хорош в интимных сценах, — не смущаясь, продолжал Режиссер. — У него, конечно, тело уже не то… Зато сколько страсти! Так не сыграешь… У него когда-нибудь сердце откажет прямо в постели. Ты с ним поаккуратнее, все-таки он уже в таком возрасте…

В отместку я заметила:

— Сегодня ты решил запечатлеть в истории свой самый пошлый лик?

— Как раз пошлость таланту прощают легко, — заносчиво ответил он. — Искусство простит, что я подглядел за безвестным пожилым джентльменом.

— Что ты хочешь от меня сегодня? Ты ведь не отвяжешься…

Он сразу напустил деловитости:

— Ты будешь играть Купалу.

— Я должна сплести венок?

Режиссер дробно рассмеялся:

— Да он уже на тебе!

Не веря себе, я трогала прохладные ласковые листья. Короткое подобие платья едва прикрывало мою грудь и все время соскальзывало. Пришлось скрестить руки, чтобы придерживать его. Но Режиссер рывком отбросил их и сердито крикнул: