Читать книгу - "Первый/последний - Тори Ру"

По ее щеке катится прозрачная капля, драма вот-вот достигнет кульминации, но в кармане моих штанов оживает айфон — словно почуяв, что меня пора спасать, звонит Князь.

— Извини... — я машинально стираю костяшками ее слезу и под благовидным предлогом прячусь в своей комнате. — Здорово, дед. Как ты? Умираешь с похмелья?

— Владик, отчего-то неспокойно. Гложет и гложет... Куда ты запропастился? Неужто вернулся к ведьме? — вместо приветствия причитает тот. — А как же милое дитя?..

Доброта, готовность к самопожертвованию, неспособность унизить женщину — качества, доставшиеся мне от деда. Я страстно мечтаю раз и навсегда изничтожить их в себе и нарочно грублю:

— Я сильно ее обидел. Но бороться не буду, дед. Не нуди.

Князь охает, где-то на фоне скрипит петлями дверца шкафчика, шуршит пакет с лекарствами, журчит вода.

— Как же ты мог? Как ты мог? — он уговаривает меня одуматься, взывает к состраданию, но я лишь сильнее завожусь:

— Ты предлагаешь привести ее к Энджи? Или сам расскажешь ей о нас, как собирался? А что дальше? Будем жить втроем? — доводя деда до ручки, я пробиваю очередное дно. Утопаю в грязи. Становлюсь похожим на Энджи. Но у мудрого Князя тоже не находится подходящих вариантов, и я удовлетворенно подытоживаю: — То-то же, дед. Дай мне время со всем разгрестись и не лезь.

— Уволь, Влад. Я не скажу тебе больше ни слова. Пока не вернешь Эрику, ты мне не внук, — неожиданно веско перебивает дед и прерывает разговор. Матерюсь, швыряю айфон на прикроватную тумбочку и задыхаюсь от негодования. От меня отказался даже Князь — мое альтер-эго, моя светлая сторона...

— Пошел, ты! Старый придурок... — с трудом проглатываю ком, выросший в глотке — только бы не расплакаться, но за шторкой из органзы разражается безудержный осенний ливень.

— Молодец, малыш... — Энджи бесшумно подкрадывается со спины, разворачивает меня к себе и опускает тонкий пальчик на мои губы. — Только я знаю, что тебе по-настоящему нужно. Только со мной тебе хорошо...

Она с утроенной силой меня обрабатывает — поднимается на цыпочки и засасывает с языком, нежно поглаживает, стаскивает футболку, увлекает на кровать. Я отчаянно ее не хочу, но тело не может не реагировать на настойчивые ласки. Очень скоро я обнаруживаю себя в зазеркалье, в поту, в вывернутой наизнанку реальности привычного мучительного кошмара. Энджи хрипит, царапает спину и просит ускориться, и тогда я представляю Эрику. Так ясно, что не надо закрывать глаза...

Я не достоин ее. Я грязнее, ниже, гаже...

Но теплый свет разгорается в сердце, не меркнет даже в точке наивысшей боли и помогает не съехать с катушек. Его не спрятать, не затоптать и не погасить.

***

Дождь не стихает всю ночь — скребется в стекла, шумит в ливневках, проникает в приоткрытые рамы, насылает сквозняки, гнилую сырость и заразу. Здесь, в этой гребаной элитной квартире, полный порядок с отоплением и нет недостатка в одеялах, но от ледяного озноба не спасает даже тонкая рука Энджи, плетью обвившая мою грудь.

Одиночество похоже на смерть. Зато любовь — источник и вечный двигатель жизни.

Мне снится ослепительно яркий день, лучи золотого солнца, звонкий смех Эрики, бездна синего неба в ее глазах.

Я должен быть с ней. Говорить, утешать, обнимать...

Вскакиваю как ошпаренный, сверяюсь со временем и чертыхаюсь — опоздание по понедельникам уже стало недоброй традицией. Из кухни доносится урчание кофеварки и тихие шаги — Энджи дома, не сработавший в семь ноль-ноль будильник — ее подлые происки.

Кровь с бешеной скоростью струится по венам, в висках стучит, нутро скручивает от азарта — я ее не боюсь и не намерен отступать.

С утра прояснилось, пришло обещанное синоптиками потепление. Эрика наверняка прогуливает физру — сидит на нашей скамейке в курилке и обменивается молчаливым презрением с надменными балеринами. Дуболом Макарка, поджавший хвост, тоже ошивается где-то поблизости, но шансов у него нет.

Для порядка Эрика хорошенько вдарит мне кулаком под дых, влепит пощечину или пошлет подальше, но я готов к такому отпору. Если понадобится, я буду ползти за ней на коленях через весь корпус, посыпать голову сигаретным пеплом, умолять и корчить из себя блаженного дурачка. Она обязательно рассмеется, и обида улетучится. А заглаживать вину красивыми поступками я умею в совершенстве.

Счастливой футболки возле кровати не обнаруживается, но я так тороплюсь, что пренебрегаю приметой — подхватив полотенце и брендовое шмотье, спешу в душ и прибавляю напор.

***

В голове наигрывает семпл из самого популярного трека Дэна, кожу приятно обволакивает плотный коттон, я благоухаю гелем для душа и новым парфюмом. Открываю дверцу холодильника, достаю малиновый йогурт с мюсли и занимаю свободный стул.

— Куда намылился? В универ? — прищуривается Энджи и скрещивает руки на груди в защитном жесте. — Позавтракай нормально. Там оладьи и кленовый сироп.

Я откладываю ложечку и пристально смотрю в прозрачные зеленые глаза. Черные ресницы подрагивают, у идеально выведенных стрелок собралась паутина едва заметных морщин. Энджи обладает феноменальной интуицией и прекрасно осознает, что я не сломлен и не собираюсь сдаваться. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но я опережаю:

— Отпусти меня, Энджи, и больше никому не причиняй зла, — звучит, как заклинание, и она внезапно бледнеет:

— Почему я должна это сделать, Влад?

— Я люблю не тебя.

— Конечно. Ведь ты никого не любишь, — Энджи отмирает, деловито отпивает кофе, подается вперед и накрывает мои пальцы холодной ладонью. — Ты не можешь любить, ты распространяешь вокруг себя боль. Ты даже не осознаешь этого, правда? Не понимаешь, как я хочу тебя, как я в тебя влюблена... Как нуждаюсь в тебе, скольким ради тебя пожертвовала...

— Энджи... — осторожно вклиниваюсь в ее словесный поток, высвобождаю руку, прячу в карман и горько усмехаюсь: — А сама-то ты понимаешь, в какое гребаное дерьмо превратила наши жизни?

Тикают антикварные часы, где-то внизу приглушенно мычит перфоратор.

Этот набивший оскомину вопрос не пробуждал в Энджи ничего, кроме раздражения, злости и едкого сарказма, но сейчас ее губы дрожат, и я продолжаю внушать:

— Когда-то я тоже тебя искренне любил. Ждал и радовался каждой встрече, потому что считал своей мамой. Умер отец, я остался один, и ты была мне так нужна... Мне было почти пятнадцать, а выглядел я на тринадцать. Этого не должно было