Читать книгу - "Единственные - Далия Трускиновская"

Он догадался, что случилось, и задал прямой вопрос, она слабым голосом клялась, что он ошибается. И тогда, на диване, Илоне впервые пришла в голову мысль, что нужно поискать другую работу. Потому что врать придется еще не раз.

Но на горизонте появился декабрь с Новым годом, а кто ж под Новый год работу меняет? Потом наступил очень холодный январь, и оказалось, что работа через день имеет большие преимущества. Бекасов распорядился по случаю морозов развозить дежурную бригаду по домам на машине – ему были нужны здоровые сотрудники, а списывать перерасход бензина бухгалтерия найдет способ. Раз в неделю, или как получалось, Илона ходила в гости к Оле. Это стало жизненной необходимостью – там она чувствовала себя сильной, веселой, на многое способной и, кстати, красивой – ей это не раз говорили два Олиных соседа, заглядывавших на огонек. Вот так прямо и говорили, без всяких выкрутасов, и она смеялась в ответ почти счастливым смехом. Потом один из этих соседей оказался в Олиной постели, а другой предложил уединиться Илоне, но у нее хватило ума отказаться.

В марте приехала Олина мать и устроила страшный скандал. Нюша, соседи и Илона выскочили на лестницу, в чем были, вслед им взбесившаяся матушка выкинула вещи. Оказалось – Оля, вылетев из института, работать не устроилась, а продавала дорогие книги из дедовой библиотеки и даже картины, подаренные деду приятелем-художником.

– Ничего, – сказала Илоне Нюша, – я ее к себе возьму. Сейчас уже тепло, ничего страшного.

«К себе» означало – на базар, торговать овощами, а в сезон – и фруктами. Илона содрогнулась – это же целыми днями в грязи копаться. В корректуре, по крайней мере, тепло, сухо и чисто.

Через несколько дней ее нашел отец.

– Что там с мамой? – спросил он.

Илона заметила, что отец одет в другое пальто, все пуговицы – на местах, а облезлую шапку сменила хоть и кроличья, но вполне приличная. Они не виделись с самого Старого года, когда обменялись подарками. Илона еще удивилась, как отец додумался купить модные духи «Быть может», а она ему подарила недорогой шарф. Мать про их встречи не знала, но, как оказалось, отец издали следил за матерью.

– Ну, что… Болеет. А на работу ходит.

– Ты с ней как-нибудь поговори, что ли. Может, ей в санаторий надо?

– По-моему, надо. Так ведь это – с участковой говорить, путевку выбивать.

– Илусик, займись этим, пожалуйста. Она ведь уже еле ходит.

– Да?

То, что мать ходила по квартире, сгорбившись и шаркая, было для Илоны в порядке вещей. Вдруг до нее дошло, что мать точно так же добирается до работы и обратно.

– Мне сходить в поликлинику?

– Сходи, пожалуйста. А потом все расскажешь мне. С этим что-то надо делать…

– Папа!

– Что?

– У тебя кто-то уже есть?

Отец вздохнул.

– Когда-нибудь я вас познакомлю. Я ей говорил о тебе. Но, Илусик, твоя мама – это совсем другое, совсем, понимаешь? Совсем другое. Я думал, она сумеет меня полюбить так, как я ее. А у нее не получилось…

Илона чуть было не ответила: она не хотела!

– Я думал, что у человека должна быть одна-единственная любовь. Но, наверно, так не бывает, чтобы встретились два человека, у которых любовь одинаковой силы и единственная. Всегда один любит больше, другой – меньше.

– А эта твоя, новая, она – как?

– Может быть, мы полюбим друг друга. Мы очень долго шли друг другу навстречу, Илусик, все еще идем, это девочкам трудно понять. К маме я летел, а тут – иду потихонечку и очень боюсь обидеть. Я же говорю – совсем, совсем другое… Так ты разберись, пожалуйста, с санаторием.

– Я разберусь.

Но проще всего было пообещать…

Идти в поликлинику следовало утром, потом участковая врачиха делала визиты. Илона дважды записывалась в регистратуре на прием – и дважды после ночных посиделок с Нюшей, ее младшей сестрой Верой и Вериным мужем Мишей была не в состоянии отклеиться от постели.

Рома, несколько раз получив суровое вразумление от Ивана Дмитриевича, стал бдителен и уже мог точно сказать, когда Илона пила накануне. Но ничего не изменилось – ему была нужна только она, он для нее берег себя, и настал день, когда он сказал прямо:

– Илона, нам надо поговорить. Мы уже не маленькие. Я все про тебя знаю. Ну, в общем… в общем, будь моей женой.

– Ромка…

– Да. Я постараюсь быть хорошим мужем.

– Ромка, ты очень изменился.

– Может быть. Я не заметил.

– Ты перестал улыбаться…

Илона чуть было не сказала: улыбаться, как городской дурачок. Но удержалась. Теперь она не смотрела на Рому свысока, более того – малость его побаивалась.

– Да, я перестал улыбаться, – согласился Рома. Теперь ему самому было стыдно за прежнюю суетливость. – Я тебя люблю, я все про тебя знаю, сюрпризов не будет. Давай поженимся.

– Но я не хочу быть твоей женой, Ромка. Погоди, не перебивай! Я вообще ничьей женой быть не хочу!

«Так, так… – прозвучал голос Яра. – У тебя есть единственная любовь. Ты иногда о ней забываешь, сестренка, но это ничего…»

– Это я вижу. Но я советую тебе согласиться. Ты ведь выпиваешь, Илонка. Я не дам тебе пить, я вытащу тебя из этого болота…

– С чего ты взял, что я в болоте?

– У тебя глаза стали другие. Не такие, как раньше. Помнишь, ты мне сказала, что любишь другого? У тебя тогда глаза горели. А теперь потухли. Думаешь, я не знаю, почему?

– Я и теперь его люблю… – очень тихо сказала Илона. – Он мой первый, понимаешь? Первый и единственный. Уж ты-то должен понять…

– Плохо…

– Плохо…

Илоне действительно было жаль Рому. Варвара Павловна как-то разумно заметила: так, как этот, тебя никто любить не будет. Но насильно мил не будешь, место занято, хотя тот, что занял, понемногу теряет человеческие черты, они осыпаются, как чешуя с давно помершей и высушенной на ветру рыбины, а остается неведомо что – голос на кассетах, не более, потому что память уже не может воскресить прикосновения, что же до поцелуев – неизвестно, которые принадлежат Буревому, а которые – Яру.

После разговора с Ромой она купила бутылку дешевого коньяка, зашла домой переодеться, чтобы ехать к Нюше, да дома и осталась.

Мать возилась в спальне, Илона сидела на кухне и творила обряд. Перед ней были две рюмки, налитые чуть не всклень.

– Твое здоровье, Андрюшенька, мечта моя драгоценная, – говорила она полной рюмке, а другую поднесла к губам. – Как ты там комиссаров изображаешь? Хорошо ли за комсомольский задор нынче платят?

Начитавшись речей Брежнева и всего Политбюро ЦК КПСС, Илона утратила последнее уважение к партии, правительству и комсомолу, оставила лишь некоторую душевную привязанность к профкому, потому что оттуда иногда шли блага, вроде автобусной экскурсии или новогоднего продуктового пакета. Ее даже удивляли редакционные комсомольцы – они еще были энтузиастами.