Читать книгу - "Огонь в его ярости - Руби Диксон"

О боже.

— Ну, мне было двенадцать, прежде чем все изменилось. Мы жили в доме в пригороде, все мы: я, мои родители и моя старшая сестра. — Я позволяю воспоминаниям об этом заполнить мой разум, о маленьком уютном доме и нашем маленьком заднем дворе. — Я всегда хотела кошку, и мои родители сказали мне, что если я буду хорошо учиться в школе, то заведу ее летом, но потом произошел Разлом.

«Кошка? Ты проголодалась по такому маленькому животному?»

— Проголодалась? О боже, нет. Люди держали их как домашних животных. — Я хихикаю над его непониманием. — Мы не едим кошек. Или собак. Никто этого не делает.

«Домашнее животное», — вторит он, явно не понимая.

— Да. Мы позволяем им жить в нашем доме, кормим их и заботимся о них, а взамен получаем возможность гладить их и любить. Это как прирученное дикое существо.

«Ах. Итак, вы приручаете их, а затем съедаете. Это похоже на закуску, которая ждет своего часа».

— Теперь ты просто дразнишь меня, — говорю я ему и чувствую, как в его голове зарождается веселье. Он дразнит меня. Как очаровательно. — Таких закусок не бывает.

«Значит, Разлом уничтожил всех кошек?»

Я качаю головой. Я совсем забыла о еде, потому что он обхватывает меня руками за талию, мой вес балансирует на его бедрах, и он слегка трется ртом и челюстью о мое плечо, как будто хочет прикоснуться ко мне еще сильнее. Это… отвлекает самым лучшим образом.

— Нет, но еды стало действительно не хватать, как только появились драконы и остановили цепочки поставок. Продуктовые магазины опустели и никогда не пополнялись. Поля были уничтожены, так что свежих продуктов больше не было, и никто не мог по-настоящему безопасно выходить на улицу. Это было действительно ужасное время. Мне кажется, я ела овсянку целое лето и была просто счастлива этому. Я помню те долгие, ужасные, голодные дни. Дни, когда мы с Клаудией прятались в заброшенном чужом доме после того, как наши родители ушли, боясь выходить на улицу. Мы съели все, что было в их кладовой. Я помню, как ела овсянку, в то время как Клаудия ела «блинчики», приготовленные из муки и воды и ничего больше. Она клялась, что с ними все в порядке. Я знала, что она лжет, но все равно съела овсянку, потому что у меня болела нога, и мне было жаль себя.

Боже, я так долго была такой эгоистичной. Я чувствую себя дурой. Я никогда не задумывалась о том, скольким Клаудия пожертвовала из-за меня. Я просто восприняла это как должное. Больше нет. Если я когда-нибудь снова увижу свою сестру, я собираюсь извиниться.

— В любом случае, все было непросто. Меньше всего я думала о том, чтобы накормить еще один рот. Если бы я нашла кошачий корм, я бы, наверное, съела его. — Я слабо улыбаюсь при этой мысли. — Но большинство магазинов, до которых было легко добраться, были сразу же обчищены. А потом, как только на всех заправочных станциях закончился бензин, мы оказались на мели там, где находились. Много людей погибло в драконьем огне, но я думаю, что столько же умерло от голода.

«Голод? — Он утыкается носом в мою шею, а затем проводит языком по моей коже. Мои бедра сжимаются в ответ, но я пытаюсь сосредоточиться на мыслях. — Это страна изобилия. Эти копытные животные есть повсюду».

— Коровы? Олень? Козы?

«Да. Все это, — соглашается он и кивает образам, которые я посылаю в его сознание. — Как может ваш народ голодать?»

— Ну… мы покупали всю нашу еду в продуктовых магазинах. Мы не выращивали свой собственный урожай и не разводили свой собственный скот.

«Тебе следовало поохотиться».

Я усмехаюсь при этой мысли.

— На самом деле никто больше особо не охотился. Это было очень… странное время. — Оглядываясь назад, можно сказать, что потребовалось всего лишь одна или две неправильные вещи, чтобы весь мир развалился на части. — Я думаю, никто не был так подготовлен, как они думали.

Он хмыкает.

«Мой мир сильно отличается от этого. Земли дракони бесплодны, лишены почти всей жизни». — Он посылает мне мысленный образ, который напоминает мне о бесплодных землях, сплошь красных и коричневых скалах и пустыне, где почти не видно жизни.

Я провожу рукой по его руке, желая прикоснуться к нему так же, как он прикасается ко мне.

— Что ты ел? — спросила я.

«Мы охотились весь день напролет, добывая все, что могли. Ящерицы. Пустынные падальщики. Мзри. — Мысленный образ — это нечто похожее на гигантского жука-дудлбага, покрытого с одной стороны пластиком, а с другой — сотнями ножек. — Горький, но сытный, — соглашается он. — Это тяжелая жизнь для тех, кто хочет оставаться независимым».

— Независимым?

«От салорианцев. — Его разум наполняется ненавистью, даже когда в его мыслях возникают образы прохладных городов из белого камня и пышной зелени по ту сторону гор. В его воспоминаниях мерцает вода, окруженная сочной травой и стадами жирных, ковыляющих вразвалочку существ с ластами и смуглой кожей. — Ты мог бы голодать и наблюдать, как борется твоя семья, или ты мог бы продать свою преданность салорианцам в обмен на еду для твоей семьи».

Я провожу пальцами по его руке.

— И это то, что ты сделал?

Он медленно кивает, и его мысли становятся расплывчатыми, как будто он копается в своих воспоминаниях. Я молчу, ожидая, когда он заговорит. Я знаю из разговоров со своей сестрой, что разум Кэйла раздроблен, и ему трудно вспомнить, кем он был раньше и как жил тогда. Но Раст — это другое дело. С самого начала мне всегда казалось, что у него в голове осталось больше, чем у Кэйла. Я думаю, он более необузданный и быстрее поддается гневу, но, возможно, это просто часть того, кто он есть, и то, что отравляет их умы здесь, только усиливает это.

«Я был молод в очень плохие времена для моего народа, — говорит Раст через некоторое время. — Когда было почти не на что охотиться и еще меньше — набивать животы дракони. Это было тогда, когда они требовали от нашего народа того, чего мы не осмеливались им дать. Они были врагами, и отдать себя им на службу означало предать все, чем ты был как дракони. Ты повернулся спиной к Родине и своему народу. Ты отвернулся от своих убеждений и отдал свою душу салорианцам, чтобы они использовали ее по своему усмотрению. Это было серьезное, тяжкое бесчестие».

— Но… ты сделал это, — шепчу я.

Я чувствую его мучения.

«Моя семья голодала. Моя