Читать книгу - "Бунт женщин - Татьяна Успенская"

— Прости нас, доченька! Ради Бога, прости нас, доченька! Переходи к нам жить. Я буду ухаживать за тобой. Меня зовут Ангелина Сысоевна. Мы с твоей мамой учились в школе, мы с твоей мамой были подруги, мы с твоей мамой…

Я встаю и иду к двери. Рвёт меня от отвращения.

Ангелина Сысоевна идёт за мной и по улице. Я едва бреду. Мне очень холодно, несмотря на то, что на улице — тепло.

Дома одна мама. И, едва я вхожу, она говорит:

— Не терпи, доченька. Уезжай отсюда. Я уже погибшая, а ты не терпи, доченька.

Мы сидим с мамой друг против друга, две чужие страны, разгороженные границей, — столом с едой. Я ем с нашего общего стола, но это не нарушает границы: между мною и мамой — годы её и моего терпения, её и моего рабства.

— Раньше, в твоём возрасте, люди женились. Ты уже взрослая. Уходи из дома, он погубит тебя.

— Почему не уходишь ты? — подаю наконец голос.

Вот и случился разговор между мной и мамой.

— Я люблю его, — говорит мама. — Я его раба. Я знаю, он изменяет мне. Но он не может не изменять, женщины сами липнут к нему. Не одна я такая потеряла голову. По-своему он любит меня. Как себя, как свою руку, ногу. Он сам себе не рад. Характер такой — надо, чтобы всё было, как хочет он. А знаешь почему? Мать бросила его маленьким. Твой дед, Григорий Герасимович, изводил её придирками, нравоучениями, бил. Терпела она, терпела и сбежала. Климентий остался без матери трёх лет. Тогда Григорий Герасимович принялся за него: «Как стоишь?», «Как сидишь?», «Как говоришь?». А потом привёл мачеху — под стать себе. Он ей слово, она ему два! Начались драки и склоки. Сама понимаешь, каково стало Климентию: теперь оба придирались к нему — на нём срывали зло. Вот он и стал таким, какой сейчас. И природа, и воспитание. Иногда ему, может, и жалко меня или тебя, а разве против себя повернёшь?

— Ты должна была бы стать адвокатом, — говорю я. И, сама себе удивляясь, рассказываю о том, что сделал со мной Пыж.

— Убьёт! — шепчет мама белыми губами. — И Виктора убьёт, и тебя, и Гелю.

— Ты говоришь — бежать. Сама знаю, надо бежать, тем более, если будет ребёнок. Только куда, мама, побежишь с ребёнком? Ни бежать, ни тут оставаться. Что делать?

Я сыта, и рвота больше не подкатывает ко рту. И за долгие годы я не одна.

Хочу спать. Сквозь дремоту, налившую тяжестью веки, вяжущую рот, сковывающую тело, — благодарность к маме: я не одна. Мама помогает мне добраться до постели, и я сплю.

Что мама сказала отцу, не знаю, только отец не мучает меня сегодня, и я сплю с шести вечера до утра. В школу иду, не выучив уроков.

Пыж подходит ко мне на большой перемене и суёт мне в руку маленькую коробку.

Я отдёргиваю руку.

— Это кольцо. Тебе. Пожалуйста, выйди за меня замуж.

Его губы-оладьи шлёпают друг о друга, рука протянута ко мне.

И снова поднимается рвота.

— Мама говорит, она добьётся, нас поженят.

Пыж никуда не волочит меня и не сжимает болью ни руку, ни плечо, а ощущение насилия есть. Я поворачиваюсь и ухожу от него.

Он зародился, мой ребёнок. И я ощутила его присутствие сразу. Не только по внешним признакам. Я ощутила неодиночество.

Ложусь спать и снова попадаю в Шушин сон. Шушу хотела предупредить меня, хотела защитить меня прислала сон. Бреду по тому сну Захлёбываюсь, плыву, качаюсь растением. И я — щупальце, впившееся само в себя. И я — простейшее, амёба, клетка на дне океана.

Не простейшее, не амёба. Во мне начинает расти человек! Из меня, клетки, и — чужой, слившейся с моей. Что же теперь делать, если половина этой клетки — из рвоты, отвращения, а вторая — из моего рабства? Какой человек может вырасти из насилия и унижения? А пока это лишь клетка, и она доставляет мне много неудобств: требует еды, воды, воздуха. Жрёт всё, что я ем. И меня жрёт. Но высасывает она из меня меня прошлую и мою рабскую психологию. С удивлением замечаю, что теперь открыто во время наших трапез разглядываю отца: его карие глаза в загнутых до бровей ресницах, тонкий короткий нос, верхнюю губу с рельефно вычерченными углами, откинувшимися друг от друга.

У отца такое выражение лица, какое может быть у пророка: пророку Богом открыт смысл жизни, и отец считает, что вправе судить людей, повелевать ими.

Однажды отец замечает, что я разглядываю его.

— Ты что? — спрашивает он меня грозно, недовольный моей смелостью. — Решила задачу?

Я не отвечаю ему. Но разбухаю довольством — первый мой бой с отцом, и в этом бою я одерживаю победу.

Мама смотрит на меня с мольбой: «Остерегись!»

Да, я ещё слаба. Растущая во мне клетка ещё очень мала, я пока на поле битвы одна и не могу противостоять отцу. Осознание этого заставляет меня привычно опустить голову.

Каждый день теперь я ищу возможности поговорить с мамой.

Но утром мама уходит позже нас с отцом, её обязанности — убрать в доме после ночи и завтрака, приготовить обед. А возвращается она позже нас — каждый день ведёт биологический кружок.

Я люблю после уроков приходить на занятия этого кружка и слушать мамины рассказы. Где привычная Золушка? Где жалкая бездарь-училка, позволяющая ребятам орать и играть во время уроков?

В кружке всего три человека — две девочки и мальчик.

Наверняка кружок давным-давно закрыли бы, если бы мальчик не был сыном директора школы.

Директора прозвали Великом. Ребята его не любят.

А его сын Денис — совсем особенный.

Когда он родился, директорская семья поселилась при школе, в трёхкомнатной квартире. Нянчить Дениса пригласили тётю Раю, школьную уборщицу и сторожиху. Это было очень удобно — днём тётя Рая свободна и ночует в одном из классов на первом этаже, из окна которого хорошо видны подступы к школе. Комната вполне пригодна для жилья: в ней есть диван, шкаф и большой стол.

На время уроков мама, по договорённости с директором, оставляла меня с тётей Раей. Детство у нас с Денисом получилось общее: вместе слушали сказки, что читала нам тётя Рая, песни, что она пела нам, вместе играли, вместе гуляли. Тётя Рая — уютная, толстая. И добрая: она разрешала нам носиться по классу-комнате, громко смеяться и кричать.

С детства Денис любил зверюшек.

Как-то, три или четыре года было ему, он нашёл дрожащую от холода или ещё от чего-то кошку и, не спросив тётю Раю, кинулся с ней домой.

Его мать, Вера Андреевна, накричала на тётю Раю — плохо смотрит за ребёнком, а кошку выбросила.

Денис расплакался. Побежал было за ней, но Вера Андреевна подхватила его на руки и стала ему внушать, почему-то в третьем лице, что мальчик должен понять маму: мама много работает, устаёт с больными, возиться с животными ей некогда, кроме того, животные все ковры попортят, потому что от них одна грязь, за ними нужно убирать, а ещё им нужно специально готовить. «А ковры — дорогие!» — сказала она в заключение.