Читать книгу - "Безрассудная леди - Сэнди Хингстон"

Как сообщил ему Смитерс, у них в течение почти восьми лет не было даже садовника. У адмирала не хватало терпения заниматься такой чепухой, как розы, и он считал увлечение сына дурацкой причудой, но Лукас не обращал на это внимания. Он прочел все, что мог, о разведении роз, в книгах — самых лучших из тех, которые сумел раздобыть. По совету матери он нанял Тимкинса, который потерял глаз и обоняние в результате ранения в голову, полученного в битве при Трафальгаре, где сражался под командованием адмирала. Старый морской волк был безмерно благодарен за такую заботу.

Вспомнив об этом, Лукас еще больше расстроился из-за того, что грубо разговаривал с садовником; он поспешил к кусту «галлики» и потрогал кончики листьев. Тимкинс прав, с розой что-то неблагополучно. Лукас тщательно осмотрел куст, и его терпение было наконец вознаграждено, когда он обнаружил пару маленьких полосатых гусениц, скрывающихся среди листьев. Он раздавил их носком нового высокого сапога. Старую пару пришлось выбросить — Россия их доконала.

Теперь, выполнив свой долг, он мог заняться Татьяной. Конечно, здесь, в этом мирном уголке, его опасения по поводу того, что она попадет в руки специально подосланных русских, казалось полным абсурдом. Может быть, отправить ее в монастырь? Но она, кажется, была ничуть не религиозна. Слуги в доме были возмущены тем, что она не бывает в церкви Святого Эйдана. Возможно, после всего, что ей пришлось пережить, она утратила веру в Бога? В ее зеленых глазах появилось какое-то мрачное отчаяние, которого не было заметно в Мишакове.

Услышав шаги, Лукас оглянулся, чтобы поделиться с садовником доброй вестью об уничтожении гусениц, но вместо Тимкинса он увидел Татьяну: бриджи едва держались на ее узких бедрах, ворот рубахи — явно с чужого плеча — был расстегнут. Она замерла, стоя под аркой в обрамлении роз; ее распущенные светлые волосы взлетели на ветру. Почувствовав угрызения совести, Лукас судорожно проглотил комок, образовавшийся в горле. В Мишакове к этому времени она уже стала бы женой Петра.

Он заговорил с ней по-русски:

— Все в порядке, я уже ухожу.

Теперь он знал, что если бы остался, она бы убежала. Татьяна отступила в сторону, пропуская его, и, как всегда, ничего не сказала. Насколько ему было известно, с тех пор как они уехали из се деревни, она вообще не сказала ни слова ни ему, ни кому-либо другому.

Она любила три вещи: его собак, его лошадей и его розы. Он никогда не забудет, как впервые обнаружил ее в саду. Это было в начале июня. Татьяна носилась от куста к кусту, зарываясь лицом в душистое великолепие летнего цветения — видимо, не ожидала, что на свете может существовать такая красота.

Вспомнив об этом, Лукас совсем растаял. Он оглянулся и увидел сквозь арку, что она стоит не двигаясь и ждет, когда он уйдет. Своими радостями, как и своей болью, она предпочитала ни с кем не делиться. А ведь ей было всего… шестнадцать? Семнадцать? Еще совсем ребенок. Ее замкнутость потрясла его. Более того, она напомнила его прошлое. И теперь, увидев ее, гордую и молчаливую, застывшую в ожидании, он, кажется, нашел решение.

Единственно правильное, разумное решение заключалось в том, чтобы обратиться за советом к матери.

Правда, привлечение к этому вдовствующей графини Сомерли сулило еще большее осложнение ситуации. После смерти отца они в течение двух лет соблюдали условия с трудом достигнутого мирного соглашения: она не вмешивается в его жизнь, а он не упрекает ее за транжирство.

По правде говоря, он восхищался Далсибеллой. Она каким-то непостижимым образом с невероятным апломбом умудрялась справляться со всеми превратностями отцовской карьеры в министерстве иностранных дел — с долгими и частыми командировками за границу, с ночными визитами всяких подозрительных субъектов и с общей атмосферой таинственности. Должно быть, это создавало напряженность в отношениях между ними; тем не менее, несмотря на все это, мать сохранила абсолютно безупречную репутацию в самых высших кругах общества, ни разу не прибегнув к такому банальному средству утешения, как любовная связь. Когда адмирал умер, она горевала глубоко и искренне. К тому же она была женщиной, а Лукас смутно сознавал, что для решения связанной с Татьяной проблемы настоятельно требуется женская рука. Вполне возможно, что леди Стратмир удастся сделать для девушки то, что не удается ему — просто потому, что он мужчина.

Лукас чувствовал, что все перечисленные доводы справедливы. Почему же в таком случае он медлит?

А потому, черт возьми, что взрослому мужчине весьма унизительно обращаться за помощью к своей мамочке. К тому же мирное соглашение, достигнутое ими после смерти адмирала, было весьма хрупким, если не сказать больше: его мать отказывалась верить тому, что он доволен своей жизнью, прозябая в Дорсете и ухаживая за розами. Ей все еще казалось, что Лукас прячется — и она знала, от чего и от кого.

Но даже если принять во внимание все эти соображения, он должен обратиться к ней, потому что у него нет иного выбора.

— Милорд, — окликнул его Тимкинс, который стоял на дорожке с двумя ведрами смеси калийного удобрения и костной муки в руках. Лукас неохотно отвлекся от своих мыслей. — Значит, вы нашли, в чем там проблема?

— Гусеницы. Я их раздавил.

Обезображенное шрамами лицо Тимкинса расплылось в ухмылке.

— Жаль, что нельзя так же просто решить все проблемы, которые подбрасывает нам жизнь.

— Вы даже не представляете, насколько правы, Тимкинс.