Читать книгу - "Куртизанка - Дора Леви Моссанен"

— У вас не было задержки? — интересуется Пирл, повитуха.

— Non, нет пока. — В отсутствие Кира я вдруг обнаружила, что присутствие Пирл мне даже приятно. Женщина сначала поднимается в чайхану Биарда, а потом карабкается выше, ко мне. Малыш, которого она нянчит, качается у нее за спиной, привязанный черной чадрой. Она прижимается ухом к моему животу, бормочет свои заклинания, заглядывает в мое лоно со своими примитивными инструментами и утешает меня, что в самом скором времени я буду вынашивать сына.

— Мои сыновья входят в мир, широко улыбаясь, — заявляет она с таким видом, словно это и вправду ее мальчики, которых она вызвала к жизни своими чудодейственными снадобьями.

— Неужели все матери-персиянки хотят именно мальчиков?

— Албатех, — отвечает она. — Конечно. А я всегда нянчу их. — Она гладит малыша у себя за спиной. — Вам, разумеется, я буду нужна больше, чем другим матерям. Как только у вас начнутся схватки, в этом Богом забытом месте, кроме меня, никто не придет вам на помощь. Только бы не иссякли мои груди, астахфоль Аллах, храни меня Аллах. — Она прикусывает свой большой и указательный пальцы, плюет через левое, потом через правое плечо, чтобы отогнать нечестивые мысли, и ее обличительный взгляд странствует по моей маленькой фигурке. — Я принесла в жертву трех петухов, чтобы их души проникли в ваше лоно и оплодотворили вас. А сейчас я прогоню сглаз, чтобы ваше лоно перестало кашлять кровью.

Мой встревоженный взгляд следит за ее рукой, которая исчезает в глубоком кармане ее широких шаровар, чтобы вынырнуть оттуда с яйцом. Нет, решаю, я не буду пить сырые яйца.

Она опускается на ковер и подбирает под себя ноги, усаживаясь по-турецки. Из узелка со снадобьями достает кусок угля и начинает рисовать круги на яйце. Под нос себе она бормочет заклинания, и я слышу имена Биарда, Кира и Ягхут. К каждому концу яйца она прижимает по монете, после чего заворачивает его в носовой платок и сильно сжимает. Я слышу треск, который не может быть вызван только разламывающейся скорлупой яйца. Малыш в ее сумке начинает пронзительно кричать. Носовой платок приобретает цвет забродившего вина.

Я уже готова накинуть себе на плечи мантию моей матушки и сбежать, подальше от этих подозрительных манипуляций.

— Вы слышали звук? Дурной глаз лопнул! А он наверняка сидел в вас. — Во рту у нее поблескивает золотой зуб. Я надеюсь, что Кир не платит ей больше того, что она заслуживает. Женщина начинает раскачиваться, сидя на ягодицах, чтобы успокоить плачущего ребенка. Она показывает мне небольшой рулон испачканного чем-то ситца. Ее единственный здоровый глаз судорожно мне подмигивает, и я не могу понять, от удовольствия или от разочарования. Я отвожу глаза от пучка зелья, ужасаясь при мысли о том, какие еще ужасы она приберегла для меня. В прошлом месяце мне пришлось проглотить merde, дерьмо с грязью, которое она приготовила в своей ступке. Теперь, когда Кира нет рядом, я не могу позволить себе заболеть; и что бы она там ни разворачивала, поминая при этом всех великих имамов, которым она готовила снадобья и которые стоили ей целого сундука золота из сокровищ шаха, она с таким же успехом может проглотить эту отраву сама.

Она протягивает мне зелье на ладони с таким видом, словно это — роскошное украшение, подаренное Франсуазе каким-то состоятельным обожателем. Это светло-розовая масса, напоминающая отвратительную часть тела животного, издающая резкий и неприятный запах гниющего мяса.

— Принимайте по одной части в течение четырнадцати дней, вечером, с касторовым маслом, желательно теплым.

Я помахала перед носом рукой, чтобы отогнать пронзительную вонь, потом подошла ближе и принюхалась. Неужели это правда? Я ухватила старуху за ворот. Встряхнула ее жирные плечи. Я трясла ее изо всех сил и не могла остановиться.

— Крайняя плоть? — исступленно выкрикивала я снова и снова.

Она освободилась от моей хватки, неожиданно хлопнув в ладоши.

— Женщины убивают за крайнюю плоть!

Я схватила ее узелок и подбежала к окну.

— Уходите! У нас будут замечательные дети и без вашей магии. — Я вышвырнула узелок наружу и содрогнулась от ужаса, когда его содержимое — ступка, пестик, порошки, уголь, тряпки — разлетелись по саду.

— Ахмаг[7], чужестранка! — прошипела она, рассерженно выскочив за дверь и плюнув при этом на порог.

— Adieu[8], — крикнула я ей вслед, испытывая невероятное облегчение от того, что избавилась от этой ведьмы.

— Что бы это ни значило, пусть оно падет на вашу голову, — пожелала она мне из-за двери.

Я только улыбнулась, таким глупым показалось мне это пожелание — при внезапных движениях пуповина затягивается вокруг ребенка и душит его, щепотка шафрана укрепляет сердце, вымоченное в соленой воде белье, положенное под подушку, прогоняет ночные кошмары. Тем не менее, со стыдом должна признаться, что я таки попробовала это последнее средство. Но оно не рассеяло мои ночные кошмары, в которых мне снилось, будто моя свекровь тащит меня вниз к чужому городу, притаившемуся у подножия скал. A Dieu ne plaise, да хранит меня Господь от новой встречи с Ягхут, иначе я снова буду страдать от ее присутствия. Но если я забеременею, а Пирл откажется принимать у меня роды, мне придется рожать в доме Ягхут. Такая перспектива заставляет меня вскочить и что было сил бежать к двери. Пирл уже у самых ворот.

— Простите меня, Пирл. Вернитесь. Мы, чужестранцы, не умеем владеть собой. Я разожгу самовар, заварю чай с кардамоном или с жасмином, если хотите.

Старуха останавливается: она не уходит, но и не возвращается, вероятно ожидая, когда я начну унижаться перед ней, умоляя ее вернуться.

— Пожалуйста, мадам Пирл, без вас я умру здесь совсем одна. Вы для меня как вторая мать-персиянка.

Эта последняя ложь, похоже, заставляет ее растрогаться. Она пошевелила плечами, чтобы поудобнее уложить ребенка в мешке, и, ворча, что у нее нет ни малейшего желания заменять мне мать, быстрым шагом проследовала мимо меня в дом. Я положила ей полную тарелку еды, оставшейся от вчерашнего ужина: жареную баранину с хрустящим рисом, заправленным шафраном. Расстелив скатерть на полу, я опустилась рядом и принялась резать огурцы, чистить жареные каштаны и фисташки, а потом чашку за чашкой подавала обжигающе горячий чай. Набив живот всем, что было съестного в кухне, она сыто рыгнула и изрекла очередную мудрость: