Читать книгу - "Курорт - Кевин Сэмпсон"

– Итак, я уверена в том, что в первый день надо расслабиться и отдохнуть, и именно поэтому я устраиваю неформальную встречу у бассейна в одиннадцать часов для всех сонь, которые только и мечтают прилечь. Помните, что это ваш первый день и что здесь ОЧЕНЬ жарко, да? Каждый раз я всем говорю, что в первый день… – она сделала паузу, чтобы добавить значимости тому, что собиралась им выдать, – надо быть поаккуратнее, да? Желаю вам потрясающего отдыха.

Пастернак с энтузиазмом зааплодировал, выдернув Шона, сидевшего через три ряда от него, из его фантазий. Шон потерялся в охряных сьеррах, чье великолепие привело его в возвышенное состояние, и он мысленно вернулся в молодые годы. Прекрасный вид за окном, поля и в особенности горы вызвали у него животную радость, чувство собственной исключительности, которое уже тогда, подумал он, отметило его как человека, призванного работать с естественными, природными материалами. У него поднималось настроение. Вся злость и расстройство оставались позади с каждым новым изгибом дороги и очередным видом гор впереди.

В те первые месяцы, когда с него наконец сняли «воротник», он вернулся к необъятным ландшафтам в попытке снова ощутить эту необузданную, полную надежд детскую свободу. Казалось, что он больше никогда не сможет работать каменщиком – во всяком случае, на прежнем уровне. Пошли слухи, что глаза Шона и его нетвердая рука уже не потянут ту сложную работу по камню, которой он славился. Когда он пришел устраиваться на работу в «Керк касл» вскоре после травмы, то сразу понял по нервной походке и бегающему взгляду управляющего, что тому уже что-то нашептали.

Потом наступил самый паршивый период, когда он работал каменотесом, подгоняя куски камня в пригодные к использованию блоки и плиты. Он это ненавидел. Мясницкая работа. Его заставляли обтесывать узорно вырезанные опоры ворот до состояния безликих каменных блоков.

Они платили ему по четыре фунта в час и продавали заказанные блоки по восемьдесят фунтов за ярд.[3]Он терпел эту каторгу ради редких возможностей реставрировать некоторые произведения искусства, и эту работу он делал с любовью настоящего мастера. Но даже эти редкие случаи не приносили радости. Проект, который занял четыре недели кропотливой работы, подгонки, обточки, резки, гравировки и принес ему всего лишь шестьсот фунтов, был немедленно продан почти за пять тысяч. Он начал ненавидеть и своих клиентов, и своих нанимателей – два качества, которые могут испортить репутацию. Он свалил, когда его непосредственный начальник попросил его срезать основу мраморного бюста, возможно, эпохи императора Августа, для клиента в Сент-Хелене, который хотел зацементировать ее в стену бассейна.

– Вот и все, старина Шон, – бормотал он себе под нос в ожидании автобуса в тот день. – С тебя достаточно.

И он отправился в горы. Всегда до конечной остановки автобуса или электрички – Моул Фаму, Сноудон, Кембрия, Пик Дистрикт, – и всегда в те места, куда можно взобраться и смотреть на все сверху. Это были дни душевного покоя. Было и сожаление, но он находил сладостное умиротворение в своих долгих прогулках. Нездешнее дремлющее великолепие древних гор вновь утешало его и наполняло покоем. Раз в неделю он отправлялся на одну из этих гор. Он сидел на самом верху и смотрел вниз, на маленький мир под ногами, и ему было хорошо.

Позади него кто-то начал хлопать, вытащив его из мечтательного состояния. Один за другим большинство остальных пассажиров присоединились и захлопали в ладоши.

Шон не знал, на кого злится больше – на Хилари, на горбуна, тащившего сумки, или на самого себя за то, что позволил ему это делать.

Последнее, что он ожидал увидеть в таком месте, – это портье. Он возник из ниоткуда после раздачи ключей, схватил три сумки волосатой ручищей и зашвырнул еще один баул через плечо, будто перышко. Он буркнул, чтобы они следовали за ним, и рысью рванул по ступеням и декоративным тропинкам к их вилле; костяшки его пальцев побелели от напряжения. Когда они, жутко вспотев, спустя пару минут добрались до жилища, он снова что-то буркнул и протянул руку за ключом. Хитрым взглядом стрельнув в Шона, когда тот полез в карман за ключами, горбун вытер руку о футболку на толстом животе и впустил их в дом. Но сам и не думал уходить и продолжал стоять. Хилари со смущенным видом подавала какие-то знаки. Шон озадаченно смотрел на низкорослого мужика.

На лице того читалось: «Ты, конечно, здоровяк, но я притащил все твои сумки в одной руке! И твоей бабе понравилось! Она оценила мою силу!»

Хилари прочистила горло.

– Так у тебя есть что-нибудь для него?

Черт! Чаевые! Чувак ожидал оплаты своих трудов, конечно же. Шон еще не обменял дорожные чеки. Все, что у него было в кармане, это монета в сто песет (слишком мало) и банкнота в 5000 песет (а это уже жирновато будет). Он повернулся к портье спиной и порылся в карманах. Вот черт! Ему придется отвалить парню 15 фунтов за то, что он тащил сумки, которые никто не просил его тащить! Черт! Он протянул ему деньги с дурацкой натянутой улыбочкой. Парень даже не поблагодарил. Он подумал, что Шон педик, а Шон закрыл за ним дверь и рухнул на кровать, пытаясь думать о хорошем.

– Двухкомнатные апартаменты для семьи из шести человек, а однокомнатные – из четырех.

– Нет-нет. Слушайте. Я специально заказал двухкомнатные апартаменты. Я физически обозначил это, написал на бумаге и заплатил за это.

– Двухкомнатные апартаменты для шести человек. Вы – одна комната.

Пастернак знал, что повышение голоса и проявление характера уничтожат все шансы на получение заказного жилья. Он старался оставаться любезным.

– Это какая-то административная ошибка. Отправьте факс туроператору, и он подтвердит мой заказ.

– Нет. Вы не тратить больше моего времени.

Портье достал ключи.

– Комната 412. Паспорт.

– Что?

– Четыре паспорта.

– Зачем?

– Нет паспорт – нет ключ.

– Но вам же не нужны все наши паспорта? Единственным ответом было легкое нетерпеливое подергивание правой руки.

– Четыре паспорта – двадцать тысяч песет.

– Что?

– Депозит. Пастернак достал его.

– Как мы сможем поменять наши дорожные чеки без паспортов?

– Обменяйте здесь.

– Ха! Вот уж нет, приятель!

Тщедушный администратор обшарил Пастернака изучающим взглядом блестящих черных глазок и, коснувшись кончиком языка усиков, кивнул.

– Три паспорта. Двадцать тысяч песет.

Пастернаку надоело спорить. Они теряли ценное время, которое можно с тем же успехом потратить на пьянку. Он собрал паспорта, объяснил ситуацию, взял у Майки деньги и подумал про себя: когда же наконец начнется веселье?

– Который час?

– Половина четвертого.