Читать книгу - "Он пишет мою книгу! - Софи Бриошь"

Мама ещё долго вещала с трибуны всезнающей родительницы – я её не слушала.

Я научилась её не слышать. Иначе с ней жить невозможно. Вот и папа не смог… Никто не верил ему, а мама и до сих пор не верит, что он ушёл ОТ неё, а не К ДРУГОЙ женщине.

Другая, во всяком случае постоянная, настоящая женщина появилась у него года через два после развода. А уходил он просто потому, что устал жить с мамой.

Я люблю её. Несмотря на все наши недопонимания, на разные взгляды на мир – люблю. Потому что жалею.

Или потому что ментальная пуповина и правда существует и крепко держит детей и матерей.

Иногда я думаю, что мама тоже любит меня, только когда меня есть за что пожалеть. Разбила колени в третьем классе? – ах ты моя кровиночка-доченька-ягодка-заинька.

На выпускном в школе никто не пригласил на танец? – гады они все и сволочи бестолковые, а ты моя принцесса-красавица-умница.

В больнице лежишь после аварии в аэропорту? – по церквям, по знахарям мир обойду, вымолю, утки вымою, слёзы выплакаю…

Но когда мне хорошо, мама словно не рада. В школе на концерте спела – не зазнавайся. С отцом в рейс съездила, вернулась счастливая – ну и чему радуешься? Чумазая хуже пацанки.

Книги писать стала – опять не слава богу!

Как она ещё Макса приняла – удивительно просто. Сразу почему-то им прониклась. "Сынок", и всё тут.

В дверь палаты кто-то постучал и оборвал ход моих мыслей.

– Привет, иц ми, – Макс заглянул с глупой виноватой улыбкой.

– Заходи, заходи, дорогой, – мама, секунду назад строгая, вдруг расцвела как от вселенского счастья, – Юлечка тебя заждалась!

Да?

Я прислушалась к своим ощущениям: ничего похожего на "заждалась" не нашла.

Макс зашёл с цветами. С букетом "бабушкино счастье". Я увидела их и меня вдруг накрыла такая тяжёлая тоска… Спазм сжал горло.

Почему он покупает каждый раз эти икебанообрзные символы безвкусицы? Первые пару раз, – на заре наших отношений, – я вежливо благодарила, но потом – потом я все уши ему прожужжала, что обожаю герберы. У меня зонт с герберами. У меня брошь-гербера. Это круглогодичные недорогие цветы. Почему он сейчас опять пришёл с веником, который я терпеть не могу? Неужели Макс настолько игнорирует, всё, что я чувствую и говорю?

Я и так ранюсь о всякую ерунду, а сейчас, в больнице, вообще стала как оголённый нерв. Да, да, конечно, дело, в этом. Не в Максе и цветах.

Мама метнулась встречать Макса. Не удивилась бы, если волшебным образом у неё в руках оказался свежеиспечённый каравай – уж так она была рада дорогому гостю. Впрочем, она всегда его так встречает.

– Боже, какие цветы, – замурлыкала мама, забирая букет и взглядом выискивая, куда его пристроить в палате. В утку, куда ещё, мам. В самую уткину печень воткни, а то что всё в мою да в мою…

– Юль, ну что, ты как? Палата классная, Макс осмотрелся, – телек, свой туалет, гостевой диванчик. Круто. Николай Петрович оплатил?

– Да, он самый. Думает, что деньгами от совести откупится, – у мамы талант всё видеть в удобном для её точки зрения свете.

– Ну и отлично. Деньги лишними не бывают. Глядишь и квартиру купит.

– Ага, как же, купит он! – мама махнула рукой с таким возмущением, словно секунду назад не рассуждала про "откупается от совести".

Я смотрела на неё, на Макса. Я и так нечасто и не слишком энергично с ними спорила, а сейчас, потеряв возможность говорить, я словно лучше увидела и услышала многие моменты.

– Так, деточки, вы поворкуйте, а я схожу, поищу вазу, – мама выпорхнула из палаты.

– Ну, ладно, Юль. Я рад, что ты в комфорте, всё хорошо. Поправляйся, давай. Я часто не смогу заходить, сама понимаешь: биржу надолго оставлять нельзя без внимания, – Макс неуклюже пожал плечами.

"Макс, ты что такое говоришь?" – хотелось закричать мне. Но я молчала. Не гордо и не многозначительно.

– Я, наверное, пойду. Но я рядом если что. На связи.

Как же отличалось его "рядом" от папиного. Макс откровенно сбежал…

Слёзы сами потекли из моих глаз.

Не успел парфюм Макса выветриться из помещения, как в палату залетела Маринка.

– Лапуля моя, здравствуй, – нарушая все границы личного пространства, подруга кинулась ко мне с целовашками. Всегда меня поражала Маринкина способность быть органично приятно-бесцеремонной.