Читать книгу - "Абитуриентка. Студентка - Роман Абдуллов"

— Вот польете половину, тогда и пообедаете!

Напоследок он мазнул по ее шрамам брезгливым взглядом и удалился, горделиво выпятив грудь и заложив руки за спину.

Вот же… редиска!

Повздыхав и помечтав об обычном садовом шланге, Лера снова взялась за работу.

Половину она одолела, уже когда сгустились зимние сумерки.

Столовая была пуста, один лишь толстяк повар уминал что-то за обе щеки.

— Припозднились вы, лиа, — ехидно лыбясь полным ртом, прочавкал этот вредный дядька. — Но порцию вашу я сберег, и молоко еще не прокисло. Прошу… — С преувеличенной аккуратностью он выставил на поднос тарелку и кружку.

Остывшая каша, как будто покрытая склизкой кожицей, аппетита не вызывала. Как и молоко с морщинистой пенкой. Однако организм упрямо требовал еды, и Лера пошла на компромисс — взяла молоко, а кашу вернула повару.

— Благодарю за заботу, син Лидарий, но я не голодна.

Залпом выпив молоко, она отдала кружку повару и отправилась отдохнуть на одном из диванов. Спину прожёг недобрый взгляд толстяка. Потом по тарелке стукнула ложка и послышалось шмяканье вязкой субстанции. Да, да, син Лидарий, вашей каше самое место в помойном ведре.

Укрывшись за кадками с растениями, Лера с тихим вздохом растеклась по мягкому сиденью. Напряженные мышцы начали расслабляться, по телу пробежала приятная волна. Хорошо…

— Лиа Дартс! — раздался вдруг с улицы гневный вопль дэра Флавия.

Лера застонала и, не двигаясь с места, сонно проворчала:

— Да иду я, иду… И чего так орать? Будто на кактус сел…

Вечером от усталости она еле шевелилась, но даже мысли об отдыхе не допустила. Надо было во что бы то ни стало совладать с магией.

Закуклившись в шубу и одеяло, Лера устроилась в комнате на полу перед рисунком плетения. В скудном свете звезд примерилась, по какой траектории посылать поток и, закрыв глаза, сконцентрировалась.

Воздушный клубок был все там же — в груди. Он вертелся и подбивал на шалости, будто игривый котенок.

— Буду звать тебя Мурзиком, — пробормотала Лера на русском.

Как и в предыдущую ночь, она попыталась вытянуть из него щуп, потом пробовала вообразить, что из воздушного клубка бьет луч, что между полом и клубком протянут туннель, пробовала даже «оторвать» кусочек своей магии и отправить на рисунок — ничего не выходило.

Надо было подробней выспросить Дилана! Но как? И без того он заподозрил неладное.

— Двадцать кристаллов… Как ты их набрала? — повторяет Дилан.

В голове звенящая пустота: ни одного правдоподобного объяснения, ни шутки, — и Лера молчит. Смотрит на Дилана и молчит. Ноги словно вросли в землю и невозможно даже пошевелиться — все тело затопил страх. Не столько перед Диланом, сколько от кошмарной мысли, что у комиссии тоже мог возникнуть такой вопрос. Но почему они не задали его? Или еще зададут?

— Ладно, можешь не отвечать.

Дилан разворачивается, чтобы уйти. Уйти навсегда и забыть о несостоявшейся дружбе.

— Дилан, я расскажу! — срывается Лера за ним. Он резко оглядывается, и она, чуть не плача, мямлит: — Чуть позже, хорошо? Не сейчас… прошу тебя.

— Я запомню, — серьёзно кивает Дилан и, тут же улыбнувшись, подмигивает: — Не скучай, Вэлэри! Скоро увидимся!

Лера тяжело вздохнула:

— Эх ты, Мурзик! Дрессировщика на тебя нет… Кстати, дрессировка… Что мы о ней знаем? Положительное и отрицательное подкрепление… Ну, отрицательное вряд ли применимо в данном случае. А что с положительным? Животному дают команду, показывают, как выполнять, и после угощают вкусняшкой. Хм, вкусняшка для магии… Мурзик, Мурзик, чем же тебя поманить?

Магии ведь не скажешь, мол, в грей-камне колбаса, прыгай за ней. Или скажешь?

Лера указала Мурзику в сторону плетения и предложила коснуться его, а чтобы непонятливый малыш сообразил, что требуется, «забралась» в него и подтолкнула изнутри. И магия послушалась!

Поток рванул из груди, одним махом уменьшив клубок чуть не наполовину. Тело обдало жаром. От неожиданности Лера вскрикнула и распахнула глаза. Концентрация пропала.

Сердце колотилось, внутри разлилось странное опустошение, но Лера негромко рассмеялась. Получилось! У нее получилось!

А тепло-то как стало! Неужели грей-камень так быстро сработал? Лера скинула одеяло и потрогала пол. Он был холодным, да и в комнате стоял тот же дубак. Похоже, от всех этих упражнений жарко стало только ей. Может не попала в отметку? Мазила-бабашкина! Надо научиться медитировать с открытыми глазами.

Она еще два раза выпустила поток, но пол так и не нагрелся. Зато ощущение воздушного клубка исчезло, и навалилась такая слабость, что Лера едва нашла в себе силы забраться на кровать и не уснуть тут же, на ледяном полу. Напоследок еще успела подумать, что наверняка девчонок в гильдии магических служанок сейчас этому и учат — работать с потоком. Вот бы и ее кто-нибудь научил. Может, еще раз обратиться к Дилану?

Вместо рыжика почему-то представился тот бритоголовый пьяный спаситель, и Лера вырубилась.

* * *

Маркус чувствовал, как скользят взгляды по его выбритой до блеска голове. Узнав о сборе семейства — впервые после казни и похорон отца, — он специально велел соскоблить отросшую щетину, со злым удовлетворением представляя реакцию старшего поколения.

И реакция последовала. Именно та, которую он и ожидал, — недоумение, возмущение и, наконец, ярость.

Без всяких сомнений, они полагали, что отчисленный юнец будет в растерянности и придет к ним за помощью. Но, шайсе! Идти к тем, кто не спас его отца, кто предал собственного сына и внука⁈ Да он даже сидеть за одним столом с ними не желал. Уступил только уговорам матери, но как мог выразил протест.

Пускай теперь смотрятся в его сверкающую макушку, может увидят там свои кривые отражения.

В столичном особняке собрались сегодня не все, а только представители рода ван Саторов, то бишь родители отца и его бабушка. Ужин накрыли в семейной столовой. Мать как хозяйка расположилась на одном торце стола, Маркусу же полагалось занять место напротив — отцовское, но он прошел мимо, не задерживаясь, и сел, как обычно, — по правую руку от него. Мать вскинулась было, но промолчала. Все промолчали.

В этом молчании, под четырьмя парами глаз еда казалась безвкусной, но Маркус упрямо изображал аппетит: отрезал кусок сочной, идеально прожаренной отбивной и принялся жевать, затем, с трудом протолкнув мясо в перехваченное спазмом горло, захрустел зеленью. В мертвой тишине хруст раздался особенно громко.

На лбу у деда вздулась вена, а прабабушка так сжала вилку, словно