Читать книгу - "Женщина на грани нервного срыва - Лорна Мартин"

— Но вы вроде говорили, что я ему нравлюсь…

— Ну конечно. — Луиза явно была озадачена. — А что? В чем дело?

— Получается, не так уж сильно он на меня запал, если решил перебраться в Малави.

Луиза со смехом начала что-то говорить, но я ее перебила:

— Ну и пусть. Я уверена, в тамошней больнице он встретит какую-нибудь сногсшибательную юную стажерку, дочку дипломата или министра иностранных дел, которая объездила весь мир, училась в элитной частной школе и говорит на куче языков. Она будет высокая, стройная и вообще топ-модель с роскошными волосами, зубами и всем прочим. Он влюбится в нее по уши, они поженятся и будут жить долго и счастливо. Ну, желаю ему удачи. Удачи им обоим.

— Он не уезжает в Малави. Он просто едет туда на месяц.

Но я ее не слушала.

— Не понимаю, почему мы это обсуждаем? Этот мужчина меня не интересует. Меня вообще не интересуют мужчины. Я дала обет воздержания. Я разве не говорила?

— Нет, Лорна, не говорила, но новость потрясающая. Конечно, если ты будешь избегать того, чего тебе отчаянно хочется, ты обретешь истинное счастье и удовлетворение.

— Ничего я не избегаю! И ничего мне не хочется. Терпеть не могу мужчин. Отношения — это всегда напряг. Сплошная головная боль. А я сама себе хозяйка. Я люблю ложиться в свою огромную двуспальную кровать в полном одиночестве с коробкой конфет и своими любимыми фильмами. Я сплю по диагонали. Другой человек в мою постель не поместится. Мне нравится моя жизнь. Большое спасибо и до свидания.

Я повесила трубку, но в ушах все еще звучал голос Луизы: «Он не уезжает в Малави. Он едет туда на месяц». Почему-то эти слова успокаивали.

Уже некоторое время я размышляла над тем, каких успехов добилась с тех пор, как доктор Дж. вошла в мою жизнь. Не скажу, что я возродилась фениксом из пепла, но мой характер определенно начал меняться. Причем в довольно неожиданных направлениях.

Я поймала себя на том, что осторожнее вожу машину. Я не превышала скорость и не болтала по мобильнику за рулем (а если при мне это делал кто-то другой, неодобрительно поджимала губы). А ведь раньше я могла гнать как ракета, одновременно набирая эсэмэску, открывая банку газировки и забрасывая в рот чипсы. Я была убеждена, что застрахована от любых неприятностей, и плевала с высокой колокольни на безопасность окружающих и свою собственную. Звучит ужасно, но, увы, это правда.

И все же я пошла к психоаналитику не для того, чтобы научиться соблюдать правила дорожного движения. Не за тем я тратила деньги (уже три с половиной тысячи фунтов), вставала ни свет ни заря и тоннами изводила бумажные салфетки. Однако положительная динамика все же была налицо. Постепенно, шажок за шажком, я приближалась к статусу взрослого ответственного человека. Мы снова и снова обсуждали с доктором Дж. мой семейный кризис, и я начинала понимать, что те давние события повлияли на меня гораздо больше, чем я предполагала.

Были и другие признаки улучшения. Меня больше не мучили мысли о Кристиане. Если я невзначай и вспоминала его, то чувствовала печаль и сожаление, а вовсе не гнев, ревность и обиду. Я ему не звонила. Впрочем, и он мне тоже. Возможно, такой звонок или личная встреча стали бы для меня реальной проверкой на прочность. Но я больше не ходила туда, где могла на него наткнуться.

В целом я стала более сдержанной. Если кто-то, кого я едва знала, — бывший сотрудник, приятель приятеля — спрашивал: «Как дела?» — я не разражалась длинными сбивчивыми речами с обилием ненужных подробностей. Парадоксально, но факт: мы с доктором Дж. стремились вытащить наружу глубоко упрятанные чувства, но за пределами «храма психотерапии» я стала меньше проявлять эмоции и распространяться о своих переживаниях.

И еще я бросила извиняться в ситуациях, когда извиняться не за что. Прежде эта привычка была моей второй натурой. Теперь же, когда я собираюсь произнести: «Извините, я заплачу кредиткой» или «Извините, это платье мне не подходит», доктор Дж. внутри меня принимает боевую стойку и вопрошает: «К чему это вымученное самоуничижение?»

Изменилось и мое отношение к работе. До сих пор я не осознавала, что журналистика — это фундамент, на котором строится моя личность. Я воспринимала себя сквозь призму своей профессии. На вопрос «кто я?» моим ответом было вовсе не «дочь», «сестра», «подруга» или «тетя». Нет, я отвечала: «Журналист». По сути, я впала в нездоровую зависимость: чтобы почувствовать себя достойным членом общества, мне нужно было увидеть свое имя на газетной странице.

Итак, я перестала каждый понедельник говорить себе, что на этой неделе я должна обнаружить какую-нибудь сенсацию и сделать потрясающий материал. Я больше не ставила перед собой слишком высокую планку, взять которую просто не могла. Я поняла, что даже если и впрямь наткнусь на сенсационный сюжет — что маловероятно — и напишу статью, достойную Пулитцеровской премии, это ничего не изменит. Мир не станет лучше, и я сама в одночасье не обрету счастье и успех. Короче, я заключила договор с собой: буду делать все, что смогу, и если результат окажется лишь посредственным — значит, так тому и быть. В результате я расслабилась и, как ни странно, стала работать более продуктивно. И начала получать от работы больше удовольствия. Да, я самая обыкновенная — ни больше, ни меньше.

Теперь я не жила в состоянии цейтнота. Перестала изнурять себя в спортзале. И в бассейне больше не занимала самую быструю дорожку и не ставила перед собой цель отмахать пятьдесят или сто дистанций. Я максимум раз двадцать не спеша проплывала от бортика к бортику — раньше за это время я старалась сделать пятьдесят марш-бросков. Одна знакомая отметила, что я больше не напоминаю ей Шрека, потому что лицо у меня не искажено постоянной тревогой. Порой было ощущение, будто я похудела килограммов на десять, — это у меня с плеч упал гигантский груз забот.

Еще одно изменение к лучшему: я бросила прозак. Начиная с тридцати лет я принимала его время от времени, а с прошлого года и вовсе закидывалась «таблетками от грусти» регулярно.

Поначалу я относилась к антидепрессантам с большим предубеждением. Во-первых, у этой разновидности лекарств не самая хорошая репутация. Во-вторых, мне было неприятно сознавать, что я неспособна взять себя в руки без помощи «химии». В-третьих, я в принципе не очень-то доверяла фармацевтической индустрии. Как-то я прочитала статью о женщине, которой не нравилось, как ее муж планирует семейный бюджет. Она хотела взять семейную бухгалтерию на себя, но не знала, как при этом не обидеть супруга. И врач прописал ей антидепрессанты, чтобы она успокоилась. Ну не бред ли?

Прежде чем отправиться к доктору за рецептом на прозак, я прошла в Интернете тест на депрессию. Там был, например, такой вопрос: «Случалось ли вам грустить или чувствовать себя подавленно в течение последней недели?» Я выбрала вариант ответа «часто» и заработала три очка. Другой вопрос: «Вы с пессимизмом смотрите в будущее?» Ха! Да они вообще газеты читают? Уровень преступности растет, природа гибнет, пропасть между бедными и богатыми углубляется, кругом царят смерть и разрушение, Аль-Каида хочет нас всех убить, каждый день появляются новые опасные болезни. Как тут надеяться на светлое будущее? Удивительно, что люди вообще осмеливаются вылезать из-под одеяла по утрам. Я снова выбрала «часто» и получила еще три очка. Дальше: «Чувствуете ли вы себя ни на что не годным неудачником?» У меня вырвался смешок, хотя на душе было поганее некуда. С семнадцати лет я веду путаные дневники и пишу в них примерно следующее: «Я чувствую себя полным ничтожеством. Мне кажется, что я зря трачу свою жизнь и всех разочаровываю». Плюс еще три очка. «Трудно ли вам принимать решения?» Ну конечно. На каждом шагу приходится что-то решать — это жутко выматывает. В нашем супермаркете продается сто семь видов спагетти и тридцать восемь сортов молока. Поди тут определись. Какие-то варианты придется отмести, отвергнуть, отсечь. Не зря слова «решать» и «порешить» — однокоренные. На каждое «да» найдется свое «нет». Когда в конце я подсчитала очки, выяснилось, что у меня тяжелейшая клиническая депрессия. Это был шок. Поэтому я прошла тест еще раз, более тщательно продумывая ответы. На выходе получилась «легкая депрессия». Что ж, с этим уже можно было как-то жить.