Читать книгу - "Три килограмма конфет - Нельма"

Я, честно, сама не заметила, как это произошло. Не придавала особенного значения всё чаще проскальзывающим мыслям о том, как отлично на нём сидит школьная форма, подчёркивая широкие плечи и аппетитную задницу (я не разглядывала её специально, честное слово, просто заметила однажды, а потом пришлось посмотреть с десяток раз, чтобы убедиться наверняка, что не ошиблась). Не задумывалась, как тщательно вслушиваюсь в каждое произносимое им слово, сразу запоминая наизусть вплоть до интонации, до еле уловимых оттенков мелькающих в голосе чувств. Отмахивалась от всех логично возникающих в голове вопросов, когда под вечер могла уверенно перечислить всё, что он ел или пил при мне в течение дня, а ещё угадывала дни тренировок по завитушке с сахаром на обед и бессчётному количеству стаканов кофе (и ведь однажды не сдержалась и тихо так, себе под нос пробормотала, что это прямой путь угробить здоровье, а он только ухмыльнулся и пообещал не оставлять меня без своего сарказма даже из реанимации, беспечный идиот).

В отличие от эффекта длительного помешательства на Диме, мне было совсем плевать, сколько оттенков можно насчитать в радужке его глаз, или походит ли его голос на тёплый баритон с сексуальной хрипотцой, как у Романова, которым я не уставала восхищаться весь прошедший год. Зато меня волновало то, как сильно он нервничал перед матчем, закрываясь в себе и подолгу о чём-то напряжённо раздумывая, как разочарованно кривил губы, читая входящие сообщения на телефоне, как злился и ворчал после неудачных тренировок и смущался, когда речь заходила о том, в чём он совсем не разбирался. В каждый из подобных моментов всё внутри переворачивалось и болезненно сжималось от чувства беспомощности, потому что у меня не было ни одной возможности помочь или поддержать его. Мы оставались друг другу почти чужими.

У меня не получилось бы назвать его идеальным, восхвалять всё хоть как-то связанное с ним, закрыть глаза на очевидные недостатки: вспыльчивость, тяжёлый характер, местами обескураживающую наглость и самоуверенность. Но вот незадача, меня, под действием какого-то особенного мазохизма, умиляли фееричные конструкции из мата, выстраиваемые им в моменты негодования, и занудство в мелочах, от которых остальные упорно отмахивались (наверное, потому что я и сама была «слишком замороченной», как не раз приходилось слышать от подруг). А если бы не его попытки выставить себя крутым, у меня бы не появилось столько поводов закатывать глаза, упражняться в остроумии или бурчать обречённое «заносчивый засранец».

Вся ситуация буквально разрывала меня изнутри. Я так привыкла к тому, что Иванов вечно возникает у меня на пути, выпрыгивая как чёрт из табакерки, — именно поэтому совсем не осознавала, насколько необходимыми мне стали минуты взаимных подколок, шуточек или непринуждённой болтовни, насмешливых замечаний или обычной тишины. Лишь бы чаще видеть его и постоянно находиться поблизости.

Несмотря на то, что я уже с трудом могла стоять, потихоньку передвигалась вдоль стеночки по разным углам квартиры, надеясь не попасться на глаза другу Яна с именем, от которого по телу проходился мощный удар тока, именно сейчас у меня получалось очень здраво анализировать события минувших месяцев. Собственные эмоции выстраивались в логичную и до банального предсказуемую схему, согласно которой менялось моё отношение к Иванову: обида, злость, раздражение, а после настоящего знакомства — удивление, интерес, привыкание и влюблённость.

Дура, зачем я только затягивала признание очевидной истины? Может быть, осознай я происходящее где-нибудь посередине траектории собственного безудержного падения, возник бы шанс вовремя остановиться?

Я болезненно пристрастилась к нашим с ним случайным и зачастую комичным столкновениям по паре раз за день, но не признавалась, что давно перестала замедлять шаг, завидев его фигуру боковым зрением, потому что хотела иметь возможность снова уткнуться носом ему в грудь, в плечо, даже спину, а потом задержаться рядом почти до неприличия долго, лишь бы успеть ощутить исходящее от него тепло и глубоко вдохнуть аромат одеколона, от которого жгло под рёбрами и опасно ускорялся пульс. Как собака-ищейка, я могла бы учуять его след по запаху, научившись среди цитрусовой свежести различать оттенки мятного шампуня, цветочной отдушки используемого в гимназии мыла или сигарет Чанухина.

Это походило на манию, ведь прямо сейчас, облокотившись плечом о край разделяющего пространство комнаты огромного аквариума и закрыв слипающиеся от усталости и опьянения глаза, я снова чувствовала его запах, пробивающийся сквозь плотную дымку курева. Такой родной, уютный, успокаивающий запах единственного и самого любимого врага. И, увы, только воображаемый.

А вот ладонь, опустившаяся на моё плечо и резко развернувшая меня одним властным движением, совсем не была воображаемой.

— Что ты здесь делала? — Иванов стоял прямо напротив, напряжённый и собранный, словно зверь перед прыжком. Его взгляд метался по моему лицу: ненадолго задержался на порозовевших от духоты в помещении щеках, потом резко перескочил на глаза, в которых наверняка сейчас плескалось изумление с примесью недоверия, и в итоге остановился на губах, не способных вымолвить в ответ ни единого звука.

А я подумала, как же хорошо, что он не появился намного раньше и не успел снова застать меня в слезах. И чуть истерично не рассмеялась от собственных глупых мыслей.