Читать книгу - "Счастье Анны - Тадеуш Доленга-Мостович"

По правде говоря, она не много знала о нем. Их редкие беседы ограничивались неприятными стычками по инициативе Владека, иногда неприличными и неуместными. О его личной жизни до нее доходили сведения очень редко: сдал экзамены, получил диплом, открыл собственный кабинет, поселился с какой-то разведенной. И это все. Еще слышала, что дела у него идут неважно, что зарабатывает немного. С ее детьми он не поддерживал почти никаких отношений. Он никогда не упускал возможности посмеяться над Вандой или Якубом. Как-то сказал о Ванде:

— Она переживает в своих статьях эротические волнения всего человечества.

И добавил к этому еще что-то двусмысленное, чего пани Гражина не хотела помнить и не помнила. О Кубе он говорил:

— Если бы между едой и сном он нашел время на мышление, то думал бы, что съесть и когда поспать.

Пани Гражина никогда не задумывалась, насколько справедливы злобные высказывания Владека о ее детях. Она просто игнорировала мнение Владека, отбрасывала его априори. Слушая Владека, она более чем когда-нибудь подчинялась навыку председательствующей, которая может в любой момент нежелательного оратора лишить права голоса или же настоять, чтобы его речь вычеркнули из протокола.

Однако сейчас она почувствовала потребность найти в ком-то отзвук осуждения их черствости и эгоизма.

— Ты уже устал, Владек, — откликнулась она, — а я настолько лучше себя чувствую, что не хотела бы тебя задерживать.

— Вы не беспокойтесь. Это моя профессия, и я попрошу за это заплатить, — ответил он резко.

— Не об этом речь… Видишь ли, Владек, у тебя талант ставить каждый вопрос в обидной и неприятной манере. Я хотела выразить тебе благодарность…

— Я думаю, что все трудности в поисках формы благодарности перестали существовать со времени, когда финикийцы придумали деньги.

Пани Гражина, притворно улыбаясь, сказала:

— Однако сам ты не ценишь деньги.

— Я ценю. Для меня это малая ценность, чтобы зарабатывать, но очень большая, чтобы тратить. Поэтому я гол, и в то же время меня считают скрягой.

— Ты очень устал… — начала снова пани Гражина, желая вернуться к затронутой теме. — Мне кажется, что я уже могу остаться одна… Может, лучше было бы разбудить Кубу или кого-нибудь из слуг…

— Кубу, — он улыбнулся с сарказмом, — можно было бы разбудить только сообщением, что пришло время поесть. Иного способа не вижу.

— Да, я вот подумала… Наверное, мне придется пригласить какую-нибудь медсестру по уходу, потому что ни на сына, ни на дочь я рассчитывать не могу.

— Наверное.

— Как это тяжело в семидесятилетнем возрасте, имея двоих взрослых детей, видеть, что ни один из них не чувствует не только долга по отношению к матери, но и вообще…

Она махнула рукой: да что говорить ему, сам ведь знает эту ситуацию.

Владек надул свои узкие губы с выражением удивления:

— Не понимаю… А вы ждали от них чего-нибудь большего?

— Я думаю.

— А на каком основании? Извините великодушно, на каком основании?

— Можешь делать вид, что не понимаешь этого, но ведь то, что я их мать, останется для всего мира достаточным основанием.

— Извините, но как вы истолковываете понятие «мать»? Речь идет о биологической роли или о дружеской, социальной либо юридической? Ага! Значит тетя, главный эксперт и самая высокая государственная инстанция в семейных вопросах, считает, что у нее есть семья, но то, что тетя сделала со своей семьей, исключает какие бы то ни было сердечные взаимоотношения. Я бы сказал, что это не семья, а фамилия, в том отчасти старороманском значении…

— Ты говоришь глупости, Владек! — возмутилась пани Гражина.

— Не такие страшные, как вам кажется. Не буду говорить о себе — я дальний родственник. Но, скажем, Куба. Что вы когда-нибудь для него сделали? Я даже готов предположить, что сам факт его появления на свет не был побочным результатом обычного чувственного возбудителя. Готов поспорить, что в известную минуту для вас было важно, скажем так, получить удовлетворение от зачатия нового делового гражданина страны. Добродушный дядя Антоний! Помню его постоянно озабоченное выражение лица. Он и тогда вынужден был считаться с достоинством таинства брака и с тем, что… трудится на благо отчизны.

— Владислав!

— Прекрасно, тетя. Но даже в таком случае тетя заслужила благодарность страны, отчизны, поколений и чего-нибудь там еще, но вовсе не благодарность Кубы. А дальше? Вам кажется, что вы его воспитывали? Разве наем гувернанток и репетиторов равнозначен воспитанию, особенно когда больше внимания уделяется вопросу нравственности гувернанток, чем развитию ребенка? Кроме того, тетя никогда вообще не занималась Кубой, а Вандой лишь тогда, когда почувствовала волю Божью, да и то на несколько месяцев опоздала. Поэтому…

Пани Гражина прервала его:

— Зачем ты это говоришь? Или считаешь, что мое теперешнее состояние самое подходящее для дерзких и нелепых замечаний?

У него снова был злой, ироничный и вызывающий взгляд. Это уже верх наглости — делать ей, Гражине Шермановой, замечания по поводу воспитания детей! И это в тот момент, когда она ждала от него понимания, а может быть, даже сочувствия.

— Я только отвечаю на сетования тети, — пожал он плечами. — Нельзя требовать от кого-то теплых отношений, если со своей стороны исключены всякие чувства…

— Может быть, ты будешь любезен проявление чувств не идентифицировать с самими чувствами?

— Нет, не буду. Необъявленные чувства не существуют, объективно не существуют. С детства я бывал в этом доме, который когда-то импонировал мне богатством, но всегда отталкивал своей атмосферой гостиницы. Пока еще жил добропорядочный дядя Антоний, запуганный метрдотель, время от времени пахло здесь, скажем, пансионом. Потом это стал лишь ночлежный дом, в который жители забегали поесть или поспать. Каждый раз, когда я сюда приходил, убегал отсюда как можно скорее в убогую квартирку на четвертом этаже, где просто физически чувствовал тепло после тетиного ледника. Моя мать была необразованной, может, неинтеллигентной, может, не умела вести себя в обществе, но определенно была матерью. Сейчас вы понимаете, почему мы любили ее, почему из-за ее болезни Рена разорвала выгодный контракт, а я потерял год в университете? Мы, не задумываясь, пошли на это. Мы сделали то, чего очень хотели: быть рядом с ней.

Он закусил губу и повернул голову.

— Она воспитывала нас сердцем, — добавил он. — Нам даже сладко было от ее сердца…

— Извини, — холодно заметила пани Гражина, — но, противопоставляя мои методы воспитания методам твоей матери, не хочешь же ты сказать, что результатам ее педагогики можно позавидовать?

— А почему бы и нет?

Пани Гражина снисходительно усмехнулась:

— Потому что полагаю, что ты обладаешь достаточной степенью самокритичности, чтобы не считать себя образцом… Что же касается твоей бедной сестры… Карьера шансонетки кабаре — это не то, чему можно позавидовать. Ни карьере, ни общественному мнению. Атмосфера нежности и тепла, как вижу на вашем примере, не была разумно продуманным инкубатором.