Читать книгу - "Завоевательница - Эсмеральда Сантьяго"

«Это ты шлюха! — бросил он ей в лицо. — Ты сука! Ты!» — «Это была ваша идея! — крикнула она в ответ. — Ваша идея, чтобы я стала женой обоим».

Солнечный свет стал пробиваться сквозь щели в стенах, и удары колокола возвестили о начале трудового дня. В дверь опять постучали, и Флора вернулась с дымящимся кофейником.

— Инес приготовила для вас, — сказала она. — Дон Севере отослал Марту.

Ана задремала и проснулась от заливистого смеха Мигеля. Она закрыла глаза и прислушалась. Что Инес с ним делала? Щекотала или корчила рожицы? Ане не удавалось вызвать смех у своего сына. Даже когда она называла малыша ласковыми именами, его ангельские пухленькие губки, как у всех красивых детей, оставались сомкнутыми, а глазки — серьезными и внимательными, словно он не доверял ей. Ана понимала, что ребенок не способен на такие чувства, но она ничего не могла с собой поделать. Она была уверена, что мальчик не любит ее, и это ее угнетало.

Слева от кровати лежала Флора, завернувшись в складки гамака, словно в саван.

Ана попробовала встать — каждое движение отдавалось болью. Левое колено пульсировало. Она подняла руку и застонала от острой боли в грудной клетке. Левый локоть разогнулся с большим трудом, и Ана вздохнула, стараясь унять боль. Губы ее распухли.

Услышав стоны хозяйки, Флора подскочила к кровати:

— Позвольте помочь, моя хорошая.

Стоило служанке заговорить, как послышались торопливые шаги Рамона. Ана повернулась к открывшейся двери и через плечо Флоры увидела стоявшего на пороге мужа, словно ожидавшего, когда его пригласят войти. Их глаза встретились, и Рамон немедленно перевел взгляд на спину горничной.

— Уйди, Флора, — велел он.

Служанка обхватила Ану так крепко, что той стало больно. Рамон шагнул в комнату, не закрывая двери.

— Флора, ты можешь идти, — повторил он.

Служанка не двинулась с места, но Ана ощутила ее дрожь и отстранила ее от себя:

— Подожди в коридоре.

Флора неохотно отпустила Ану и попятилась к выходу, прикрыв руками живот. Рамон смотрел на пятившуюся горничную с недоумением, а когда, проходя мимо него, она скорчилась, он покраснел.

Ана заметила эту перемену и почувствовала удовлетворение, глядя, как неуверенно он шагнул в комнату, как взялся за столбик кровати, не решаясь подойти ближе. Его левая щека была расцарапана.

— Ана, мне так жаль! — наконец проговорил он, и Ане показалось, он сейчас расплачется.

— Тебе жаль! — огрызнулась она, глядя на свои ладони, сжавшиеся в кулаки. Ана распрямила пальцы и прижала к животу. — Тебе жаль! — снова сказала она, испытывая острую боль от каждого вдоха.

— Да, — произнес он дрожащим голосом, — мне жаль. Прости меня, любовь моя.

Рамон стоял у кровати, схватившись рукой за столбик, умоляя о прощении и надеясь получить его раньше, чем он подойдет ближе. Ана отвернулась, чтобы не видеть лица мужа, его нерешительности, не видеть, как безмолвно шевелятся его губы в жалкой попытке объясниться.

— Вон отсюда! — тихо сказала Ана, и Рамон вздрогнул, словно она закричала. — Негодяй! Подлец!

Флора заглянула в полуоткрытую дверь и быстро ретировалась. Рамон словно прирос к полу, его неподвижное тело походило на резной столбик кровати, за который он держался.

— Не смей так со мной разговаривать! — отозвался он. Губы его почти не шевелились, но в голосе Ана услышала тот же холод. Однако он по-прежнему стоял неподвижно, как будто невидимая стена разделяла их и он не мог ее преодолеть.

— Трус! Только трусы бьют женщин.

Показалось, сейчас Рамон одолеет эту призрачную стену, но вместо этого он ткнул пальцем в сторону жены:

— Клянусь, будь ты мужчиной, я убил бы тебя!

Сжав зубы, она смотрела ему в глаза. Он опустил руку, виноватое выражение вновь появилось на его лице, и он опять превратился в жалкое подобие обаятельного, веселого мужчины, которого она встретила почти пять лет назад.

— Я уже не тот, — мрачно заметил Рамон, словно прочитав ее мысли. — Кем я стал? — Он с надеждой взглянул на жену, будто она знала ответ. Но она молча смотрела на него, и он продолжил: — Мы совершили ошибку, отправившись сюда. Поехали домой.

— Наш дом здесь.

— Нет. Это не наш дом. Давай вернемся в Испанию. Ничего страшного не произойдет, если мы признаем свою ошибку. Мы оставим плантацию в лучшем состоянии по сравнению с тем, какой мы ее приняли. Мы можем гордиться своими успехами.

— Я не поеду.

— Здесь нет даже приличного общества, никакой культуры, никаких удобств. Мы живем немногим лучше рабов. Тебя и меня воспитывали не для того, чтобы мы прозябали в этой дыре до конца дней. Нет, Ана.

— Мы все знали о предстоящих трудностях. И согласились на них.

— Мой брат умер, Ана! Его злодейски убили и похоронили непонятно где, вдали от родины. — Рамон сел на край кровати. — Моя бедная мать!

Страдания мужа тронули Ану, но ей были отвратительны слезы Рамона и раскаяние, которое придавило его и грозило раздавить ее саму. В былые времена она обняла бы Рамона, попыталась утешить ласками и поцелуями. Но имя доньи Леоноры, образ свекрови с ее локонами, кружевами и лентами напомнили Ане о той жизни, которую она отвергла. Она не будет задыхаться в городских гостиных ни здесь, ни в Испании, не станет подчиняться деспотическим правилам, не позволявшим женщине заниматься каким-либо делом и распоряжаться собственной судьбой. «Я не хочу походить на Элену, — подумала Ана, — не хочу превратиться в молчаливую, бесстрастную куклу, закутанную в муслин, с угодливой улыбкой на губах и скромно потупленными глазами. Такая доля не по мне».

Плечи Рамона вздрагивали от рыданий, и Ана отвернулась, смущенная его слабостью. «Нет, — подумала она, — я ошибаюсь насчет Элены. И всегда ошибалась. Элена стала бы мне более надежным партнером. Она сильнее нас всех, вместе взятых. Надо было уговорить Иносенте жениться и привезти ее сюда. Он бы согласился. Тогда он бы все сделал, о чем бы я ни попросила. И остался бы жить».

Ана обернулась к мужу и встретила его пристальный взгляд. Его заплаканное лицо выражало гнев и боль.

— Тебе все равно, — произнес он так, словно это открытие перевернуло весь его мир. — Ты даже не слушаешь. Тебе наплевать на меня, на моего брата, на его смерть. Он умер, понимаешь? Тебе наплевать на нашего сына Мигеля. Тебе наплевать на всех, кроме собственной персоны. Тебе просто все равно, — повторил он, как будто убеждая самого себя.

— Рамон… — начала она, но он встал, выставил указательный палец и затряс им в бессильной ярости:

— Из-за тебя умер мой брат. Ты нас околдовала.

— Не смеши людей, Рамон.

— Я никогда не прощу тебя. Никогда. До конца дней моих не будет тебе прощения. Никогда.

Слова его походили на шипы, и в первое мгновение она почувствовала боль, но потом разозлилась, поскольку знала, что одним словом, одним взглядом сможет сбить с него спесь и он опять превратится в ничто, в пустую скорлупу.