Читать книгу - "Нежданная любовь - Джорджет Хейер"

Оптимизм Венеции, к сожалению, не оправдался. Спустя десять минут после ухода Деймрела враждебность вновь дала о себе знать. Миссис Скорриер, чьи глаза сверкали праведным гневом, отыскала Венецию, чтобы осведомиться, правда ли, что она не только приводила лорда Деймрела в Андершо, но даже представила его Шарлотте. Миссис Скорриер заявила, что не могла поверить своим ушам, когда дочь поведала ей об этом скандальном инциденте, и, хотя она уже знала, что мисс Лэнион ведет себя, согласно ее, возможно, устаревшим представлениям, с неподобающей свободой, ей и в голову не приходило, что мисс Лэнион может настолько не хватить осторожности и деликатности, чтобы позволить мужчине с репутацией лорда Деймрела ступить на землю Андершо, а тем более представить его молодой и невинной жене своего брата.

Если Венеция, по зрелом размышлении, и могла испытывать сомнения, разумно ли она поступила, познакомив Деймрела с Шарлоттой (ибо знакомство с ним не могло способствовать популярности в округе молодой леди Лэнион), то теперь они исчезли в пламени гнева.

— Боже мой, мэм, — быстро отозвалась она, — неужели вы опасаетесь что Шарлотта может поддаться его чарам? Я полагала, что она слишком сильно любит моего брата, но вам, конечно, виднее.

— Мисс… Лэнион! — с трудом выдавила из себя миссис Скорриер.

— В чем дело? — с обманчивым спокойствием осведомилась Венеция.

Миссис Скорриер шумно выдохнула:

— Я оставлю без внимания вашу дерзость. Но должна заметить, что для скромной женщины в положении моей дочери — чужой в этих местах и приехавшей сюда без защиты мужа — выглядит крайне неподобающе, когда в ее доме принимают мужчину с дурной репутацией. О том, насколько неподобающе выглядит дружба незамужней женщины с подобным человеком, я умолчу!

— И правильно сделаете, потому что это касается только меня, а моя репутация не пострадает. Но в остальном вы правы — я поступила необдуманно и прошу прощения. Шарлотте при ее обстоятельствах следует быть особенно осмотрительной. Но не волнуйтесь, мэм! Я скажу Деймрелу, чтобы он никому не говорил о том, что видел Шарлотту!

Покрасневшая миссис Скорриер отозвалась голосом, в котором слышалась с трудом сдерживаемая злоба:

— Вот как, мисс Лэнион? Значит, вы считаете, что ваша репутация не пострадает? Позвольте заметить, что вы глубоко заблуждаетесь!

Она умолкла, и Венеция стала ждать продолжения, слегка приподняв брови и с презрительной усмешкой на губах. Ей казалось, будто в тяжело вздымающейся груди миссис Скорриер идет напряженная борьба чувств, но вскоре леди молча повернулась и вышла из комнаты.

Чувствуя, что вся дрожит, Венеция опустилась на стул. Ей понадобилось время, чтобы взять себя в руки, понять, что упрек, в какой бы оскорбительной форме он ни был выражен, не так уж и незаслужен, и пожалеть о том, что она вышла из себя. После не менее тяжелой борьбы, чем та, которую испытала миссис Скорриер, Венеция отправилась приносить извинения. Они были приняты с холодным кивком и плотно сжатыми губами.

— Мне не следовало поддаваться эмоциям, мэм, — сказала Венеция. — Я должна была объяснить вам, что лорд Деймрел очень помог Обри, когда с ним случилась беда, поэтому мне трудно выслушивать оскорбительные замечания в его адрес.

— Не будем это обсуждать, мисс Лэнион. Однако, я надеюсь, вы дадите понять лорду Деймрелу, что его визиты в Андершо должны прекратиться.

— Нет, — мягко возразила Венеция. — Я не стану этого делать, но вам незачем беспокоиться, мадам: если он придет сюда, то повидать Обри, а не Шарлотту.

На это миссис Скорриер ответила лишь взглядом, заверившим Венецию, что с этого мгновения между ними война не на жизнь, а на смерть.

Это явилось прелюдией к неделе, похожей на ночной кошмар. Миссис Скорриер, отказавшись от прежнего дружелюбия, заговаривала с Венецией редко и всегда с холодной вежливостью, но, игнорируя ее, не упускала возможности ей досадить. Если миссис Скорриер не удавалось найти какую-нибудь домашнюю традицию, которую можно было нарушить, то она обсуждала с Шарлоттой в присутствии Венеции изменения, которые следует произвести в управлении Андершо. Шарлотта, приводимая в смущение подобной тактикой, не находила сил ей противостоять. Иногда она бормотала робкие увещевания, но чаще с жалким видом давала односложные ответы. В тех редких случаях, когда присутствовал Обри, он использовал свой острый язык с таким ощутимым эффектом, что Венеция умоляла его держаться подальше от гостей.

Ко всему прочему слуги, горячо приняв сторону Венеции, демонстрировали свою лояльность, обращаясь к ней по поводу самых незначительных распоряжений миссис Скорриер. Последняя получала от них неизменный ответ: «Я спрошу у мисс Венеции, мэм», а когда она неосторожно велела Финглу привести фаэтон, чтобы свозить ее милость подышать воздухом, ответ был еще более недвусмысленным. «Я принимаю приказы только от мистера Обри, мэм», — заявил прямодушный йоркширец. Прежде чем миссис Скорриер успела найти Венецию и пожаловаться ей, ее саму разыскал Обри и сообщил, что Фингл его личный конюх и что он был бы рад, если бы в будущем она обращалась с распоряжениями к Уильяму, чье дело возить леди, причем не в фаэтоне, который опять-таки принадлежит ему и которым он не разрешает пользоваться никому, кроме Венеции, а в ландо.

Защитники Венеции были глухи ко всем ее протестам — они решительно и с энтузиазмом следовали избранным курсом. Таким образом, Венеция тратила большую часть времени на подтверждение приказов миссис Скорриер или на безнадежные попытки примирить оппонентов.

Настроение миссис Скорриер портила и няня, которая, не обращая на нее никакого внимания, быстро приобретала нежелательное влияние на Шарлотту. В этом ей помогала великолепная мисс Тросселл, на которую такое неприятное впечатление произвели йоркширский пейзаж и отсутствие в Андершо достаточно изысканного общества, что спустя сутки после прибытия она заявила о своей неспособности переносить тяготы сельской жизни, намекнув, что ее заманили в Йоркшир ложными обещаниями. Той мисс Тросселл был достаточно дерзким, чтобы возбудить гнев миссис Скорриер, и после бурной сцены миссис Тросселл отправили в Йорк в той же двуколке, а няня напутствовала ее заверениями, что ее отсутствие в доме не будет ощущаться.

Так оно и получилось, ибо Шарлотта предпочитала внимание няни, которая распекала и бранила ее, но заботилась о ней, знала, что нужно делать в случае ее недомогания, и могла часами говорить с ней о Конуэе или обсуждать будущее его сына. Шарлотта никогда не была такой счастливой, как отдыхая в своей комнате с няней, вышивающей у камина, за закрытой дверью, преграждающей путь назойливым посетителям. Няня не тратила сочувствия на приступы депрессии своей подопечной, говоря: «Ну, миледи, довольно этой чепухи!» или «Положитесь на Господа, миледи, и делайте то, что говорит няня, и вам будет не о чем беспокоиться». Но при этом няня раскопала рубашонку, в которой крестили Конуэя, его чепчики и другую детскую одежду, пережившую младенчество Обри, и строила планы переделки детских комнат. Она говорила, чтобы Шарлотта не тревожилась из-за суетливой приходящей няни, с которой миссис Скорриер договаривалась в Лондоне, потому что знала очень достойную женщину, живущую в Йорке, а что до акушеров, то няня и слышать не желала о докторе Найтопсе (кто бы он ни был), так как доктор Корпуорти, также житель Йорка, принял не меньше детей, чем любой знаменитый лондонский врач, а может, и больше, и в любом случае, ее милость должна предоставить няне заботу о ней, а сама заняться шитьем шапочки для будущего наследника.