Читать книгу - "Как бы нам расстаться - Кэрен Бришо"

Поскольку в лагерь я больше не ездила — как-то за ужином я пукнула, чтобы показать, как я выиграла соответствующее соревнование после лагерного ужина с перцем чили, — то и о муке я больше не думала. Но однажды, месяц или два тому назад (правда!) я делала печенье, чтобы взять на работу, где мы должны были отмечать день рождения Кенни. Прядь волос попала мне в глаза. Я подняла испачканную мукой руку и, убрав волосы, потерла глаз испачканным в муке пальцем. В сухой, колющей, отвратительной муке, из-за которой нельзя открыть глаза, пока не пройдет острая боль. И я поняла, что имела в виду лагерная вожатая.

Вспышка.

Момент, когда — как в мультфильме — вы складываете два и два и получаете четыре вместо трех.

Денег на страховом полисе отца хватило только на одни сутки пребывания в больнице. И после полудня Джину вышвырнули из палаты. В воскресенье, никак не позже.

Проведя пять ночей в позе эмбриона, я уже привыкла и даже полюбила сворачиваться калачиком. Я все еще сплю на диванчике, когда на кухне хлопает дверь черного хода.

— …Всю эту кашу, так что это для твоей же пользы, — говорит мама и этими словами резко будит меня. Я шарю глазами по потолку, силясь понять, где нахожусь.

— Да пошла ты… — отвечает Джина. Голос у нее до предела утомленный, высокий и страшно злой.

— Не смейте говорить со мной таким тоном, юная леди, — говорит ей мама. — Вам только шестнадцать лет. И вы находитесь в моем доме. И если я говорю, что вам с ним встречаться нельзя, это значит, что вам с ним встречаться нельзя. И, пока вы живете в этом доме, вам придется слушаться.

— Папа! — кричит Джина. — Папа, ты дома?

Лежа на диванчике, я замечаю в мамином голосе кое-что, чего раньше не замечала. Такие внушения я слышала много раз. За ними обычно следовало обращение к отцу и яростный спор между ним и мамой, в котором мама неизменно терпела поражение, потому что ее коронным аргументом было «Потому, что я так говорю!», на что отец смеялся, ерошил волосы дочери — той или другой — и говорил: «Ладно, иди». И на этом все кончалось и становилось как раньше. За исключением того, что в тлеющий огонь негодования и обид добавлялось еще горячей золы, и в один прекрасный день пламя взметалось вверх, и дверь хлопала за вашей спиной, и вы сбегали в Чикаго.

Но сегодня, лежа на этой кушетке, не видя маминого лица и зная, что ее нотация обращена не ко мне, я слышу в ее голосе нечто, чего раньше не замечала.

Страх.

Снова вспышка.

Все крики из моих воспоминаний собираются под вспыхнувшей, как в мультфильме, лампочкой, и соединяются. Я знаю, что мама…

Мама боится.

Не знаю чего. Может быть, того, что ее дочери шатаются всюду с этими мальчишками, которые им совсем не пара и о которых даже говорить не хочется. Может быть, того, что дочери могут поставить ее в неловкое положение. Может быть, того, что дочери могут оставить ее одну с отцом. Потому что что еще удержит их вместе, если уедем мы обе — и Джина, и я?

Ни один из этих вариантов на сто процентов не подходит.

Но я помню отчаяние в ее голосе каждый раз, когда она говорила о Джонзе, ее слезы, попытки манипулировать нами, даже это правило «никакого кофеина после пяти часов вечера»… Все для того, чтобы привязать нас к себе и не допустить вторжения в свой мирок. Только вот привязать нас не так-то легко.

Она и отца-то привязать не может, а он связан «священными узами брака».

Мама и Джина расходятся по комнатам, где вымещают свое недовольство на подушках, и в доме, кажется, хлопают все двери сразу. Я не знаю, что мне делать, поэтому выбираю самое простое и иду делать кофе (пока еще нет пяти часов) и ужин.

Я шинкую морковь для овощного супа, когда вдруг решаю позвонить Майку. Он занят в Клубе, ожидая, когда ленивая воскресная толпа гостей начнет постепенно стягиваться к нему, посмотрев по телевизору сегодняшнюю спортивную программу. По голосу слышно, что он рад моему звонку.

— Я думал, ты меня избегаешь, — говорит он. Разговор с ним для меня — как солнечный свет и свежий воздух, потому что он — голос из моей теперешней жизни. Или, по крайней мере, той жизни, которой я жила всего несколько дней назад.

— Проигрывал «Сторожевую башню?» — поддразниваю я его.

— Немного. А где ты была все это время?

— В одном городе под названием Глубокая Задница, штат Иллинойс.

— Хм. Кажется, я бывал там.

Мы оба смеемся.

В безотчетном порыве я рассказываю ему о своих вспышках. О страхе, звучащем в мамином голосе. Не могу не рассказать и о мучных войнах, и о том, что я выяснила относительно муки…

Он смеется.

— Захватывающая история.

В оконном стекле отражается мой наморщенный лоб.

— Зря ты смеешься. Это важно, — говорю я, не переставая одним глазом следить за дверью, ведущей в остальную часть дома. Мне совсем не хочется, чтобы мама застала меня за психоанализом ее личности, да еще в ее доме, по ее телефону.

— Ну что же. Хорошо, что ты все это поняла, — говорит Майк.

Я делаю отчаянную попытку. Пытаюсь выжать из себя улыбку.

«Улыбка на лице, — произносит мамин голос у меня в голове, — и на душе радостнее».

— Правда? — спрашиваю я. Воплощенная легкость и жизнерадостность.

— Забегай, когда опять будешь в Чикаго, — говорит Майк. — Может быть, тогда и та кофейная лавка будет открыта.

— Хорошо. Береги себя.

Я кладу трубку на телефонный аппарат, висящий на стене рядом с холодильником.

Это случилось сразу же после того, как мы с Тимоти поласкали друг друга между ног. Очень быстро наступило раскаяние («О чем я только думала?!»), и я выскочила из музея, вероятно, установив рекорд скорости. Иначе говоря, я сбежала. И, летя по нашему переулку, даже не заметила, что идет снег. Набухшие, сросшиеся в хлопья снежинки. Совершенно необычные для Чикаго в январе, когда воздух слишком холодный для того, чтобы шел настоящий снег, и с неба не падает ничего, кроме ледяных иголочек, а тот снег, что все же лег на асфальт, превращается в замерзший песок.

Я не замечала, что идет снег, пока не добежала до подъезда своего дома — не того, где я живу сейчас, а другого. Тогда я снимала квартиру на пару с любительницей округлых форм. Округлые стулья, округлые столики и даже округлая кровать чрезмерной величины. Уверена, что чрезмерной, потому, что сама помогала тащить ее целых пять лестничных пролетов.

Но я отклоняюсь от темы.

Шел снег, и я шла — бежала — подальше от Тимоти и от музея. И рядом со своим домом я столкнулась с Джоной. В буквальном смысле слова. Он схватил меня за руку, и только поэтому я не плюхнулась на пятую точку. Я сказала:

— Какие у тебя хорошие сани.

— Я подумал, что, может быть, тебе захочется покататься ночью, — сказал он. — Но мисс Округлость сказала, что тебя нет дома.