Читать книгу - "Девять месяцев из жизни - Риза Грин"

Ах да. Я забыла, теперь все знают про мою беременность.

– Не знаю, – говорю я. – Думаю, мальчик, но это, наверное, потому что я хочу, чтобы был мальчик.

Я не понимаю, почему я с ней такая честная. Я никому этого не говорила. Даже Эндрю.

– Серьезно? – говорит она с некоторым удивлением. – А я представляла вас с девочкой.

Я мотаю головой:

– Нет, девочки меня пугают. Посмотреть только на тебя и твою маму... Мне бы не хотелось иметь такие отношения.

Она издает звук, похожий и на смех, и на вздох одновременно.

– У вас с дочкой все будет нормально. Если бы моя мама была, как вы, наши отношения были бы совсем другими.

Хм-м. Может, и не такая уж она амбивалентная. Я сегодня о ней много чего нового узнала, согласитесь. И, честно говоря, она мне начинает нравиться. У нее жесткий юмор, который я люблю, и она не настолько категорична, как мне показалось вначале. Совсем наоборот. Она оказалась значительно более восприимчивой, чем большинство сопляков из ее класса. Мне кажется, что она чувствует себя неловко из-за того, что у нее такой отец, что у них так много денег, и ее тянет к богемной тусовке, типа «материальные-ценности-меня-не-волнуют». Могла бы, например, ездить, как все остальные детки, на БМВ – собственно, если бы хотела, то ездила бы и на «роллс-ройсе», – но она ездит на «фольксвагене-жуке» 1978 года. Честное слово, менее претенциозного подростка я в Лос-Анджелесе не видела. Дело явно идет к тому, что она станет моим любимым учеником этого года.

Но я не могу себе позволить сказать что-нибудь подобное вслух. Если она будет думать, что я ей симпатизирую, она будет пытаться извлечь из моего отношения пользу. Этот урок я выучила уже в первый год работы в школе, когда задружилась со всеми своими детками и дала им свой домашний телефон, а потом пошли звонки в любое время дня и ночи и рассказы о ссоре с бой-френдом и проблемах с родителями. Один милый ребеночек позвонил мне, чтобы я забрала его с вечеринки, потому что он обдолбался и боится показаться папе. После этого я решила вести себя с ними суперстрого и без соплей, соблюдать дистанцию, не спускаясь с заоблачных высей своей крутости. Бывает нелегко, зато теперь они меня больше уважают. К тому же это позволяет им чувствовать гордость за свои невероятные достижения, раз уж я их похвалила или хотя бы улыбнулась.

– Ну, – говорю я, – если бы да кабы, кто знает? Если бы твоя мама была, как я, ваши отношения могли бы быть еще хуже.

Тик улыбается и откидывает лезущую в глаза платиновую прядку. Она видит меня насквозь. Я знаю.

– Да, может, и так. Но у меня четкое ощущение, что у вас будет девочка, так что вам лучше с этим свыкнуться. – Она перекидывает сумку на другое плечо и идет к двери. – До свидания. Увидимся.

– До свидания, – говорю я. – И давай исправляй свои «С».

Она выразительно выпучивает на меня глаза и выходит.

Вернувшись домой, я обнаруживаю на автоответчике задыхающийся голос Джона.

– Привет, это Джон. Джули хотела, чтобы я тебе позвонил. Сегодня в четыре утра начались роды, а двадцать минут назад она родила. У нас девочка! Ее зовут Лили Мишель, три килограмма четыреста двадцать граммов. На десять дней раньше, представляешь? Если хочешь к нам зайти, мы в палате 3204. Ладно, созвонимся. Пока!

О боже. Джули родила. Наша Джули теперь мама. Джули только что рожала. Я представляю себе Джули, белую как простыня, в гнусной больничной рубахе, идеальная прическа в клочья, корчится на этой круглой подушке с дыркой посередине и проклинает Джона за то, что он довел ее до жизни такой. Нет, это слишком хорошо, чтобы такое пропустить. Я еду прямо сейчас.

Двадцать минут спустя я бреду по коридорам родильного отделения в поисках палаты 3204. 3226, 3230, 3234 – по-моему, я не там ищу. Возвращаюсь обратно к лифту и направляюсь к параллельному коридору. На этот раз мне не надо даже смотреть на номера палат – издалека видна огромная толпа, заполнившая весь коридор. Семейство Джули и семейство Джона в полном сборе – человек пятьдесят, на первый взгляд, – плюс съемочная группа.

По коридору ползут чудовищные кабели, все утыкано лампами, а когда я подхожу ближе, то вижу, как один из операторов снимает Джулину бабушку, которая трещит без умолку про то, что это у нее внук номер семь, а семь у нее счастливое число, потому что, когда она играет в Лас-Вегасе, она всегда ставит на семь черное, хотя черное в данном случае ни при чем, важно, что семь... Ущипните меня. Я не верю. Они действительно записались на это сраное шоу. Надо немедленно отсюда выбираться.

Я пытаюсь развернуться и незаметно смыться, но в меня вцепляется Джулина младшая сестра. На ней толстый слой косметики, а волосы выглядят так, будто их укладывал горячими щипцами стилист Долли Партон в «Стальных магнолиях».

– Лара! Джон сказал, что ты к нам едешь. Представляешь, их все-таки выбрали в шоу! Это так здорово! – Если я ничего не путаю, Джулина сестра позиционирует себя как актрису, что должен подтверждать рекламный ролик тампонов «Плэйтекс», шедший три года назад. Подозреваю, что она пришла сюда с явным намерением засветиться в кадре. Это могло бы объяснить ее прическу.

– Да, – говорю я. – А я и не знала. Джули говорила, что подавала заявку, но я не ожидала, что съемки действительно будут.

– И я тоже! – пищит она. – Это выяснилось всего несколько дней назад. Лара, которая собиралась сниматься, передумала в последний момент, и они позвонили Джули и сказали, что ее могут взять, если начинать съемки прямо сейчас. Представляешь, они снимали вечеринку перед родами только вчера! Слава богу, она не начала рожать раньше, а то не хватило бы материала на целую передачу.

Да уж. Слава богу. Только я собираюсь спросить, что за «вечеринка перед родами», как появляется Джон, видит меня и подходит. Изо рта у него торчит жвачка в форме сигары.

– Приветик, – говорит он, целуя меня в щеку – Круто, а? Я теперь папа, и меня снимают для шоу.

– Да, – говорю я. – Мои поздравления. Как там Джули?

– Сейчас уже все хорошо. Можешь зайти и сама посмотреть, если хочешь. Ребенка пока унесли.

Я продираюсь сквозь толпу, стараясь не наступать на провода, приклеенные скотчем к полу, и толкаю дверь в палату. Джули выглядит совсем не так, как я предполагала. Прическа, конечно, идеальна, и очаровательная пижамка в цветочек, и сама она розовая и здоровая, и ни одной резиновой подушки с дыркой посередине в пределах видимости не наблюдается. Зато в углу сидит странная женщина с телевизионной камерой. Блин. Знала бы, что тут будут камеры, хотя бы блеск для губ положила.

Мы здороваемся, целуемся, и я усаживаюсь на краешек кровати.

– Здравствуй, мамочка, – говорю я. – Значит, Лили Мишель? Очаровательно.

– Спасибо, – говорит она, улыбаясь. Глаза у нее немного стеклянные – похоже, она еще не совсем отошла от наркоза. – Мы назвали ее в честь моего дедули Макса.